– Я бы желал, – сказал старший из них, – чтобы у нас была та таинственная игла, которая у мореходов всегда показывает север и дает им возможность направлять свой путь в открытом море, когда не видно ни берега, ни мыса, ни солнца, ни месяца, ни звезд, словом, решительно никаких признаков на небе или на земле, по которым они могли бы держаться надлежащего курса.

– Сомневаюсь, чтобы она принесла нам пользу посреди этих гор, – отвечал юноша, – так как, хотя эта чудная игла и имеет направление к Северному полюсу, но трудно допустить, чтобы она сохранила ту же силу здесь, где эти огромные горы поднимались бы подобно гигантским стенам между магнитной стрелкой и предметом, ее притягивающим.

– Я боюсь, – возразил отец, – что проводник наш, который по мере того, как мы удаляемся от его места жительства, час от часу становится все бестолковее, станет вдруг так же бесполезен для нас, как бесполезен, по твоему мнению, компас в горах этой дикой страны. Друг мой, – спросил он, обращаясь к Антонио на плохом итальянском языке, – вполне ли ты уверен, что мы идем по той именно дороге, по которой следует?

– Если это угодно святому Антонио! – сказал проводник, слишком смущенный для того, чтобы дать прямой ответ.

– А эта вода, вполовину закрытая туманом и блестящая во мраке на дне этой огромной черной пропасти, составляет ли она часть Люцернского озера, или мы дошли уже до другого, после того как поднялись на эту гору?

Антонио выразил только предположение, что они должны еще быть близ Люцернского озера, и надеялся, что видимая ими вдали вода есть не что иное, как его рукав. Но он не в состоянии был сказать ничего верного.

– Собака итальянец! – вскричал молодой человек. – Ты заслуживаешь, чтобы тебе переломать кости, коль скоро берешься за дело, которое ты столь же неспособен выполнить, как и свести нас на небо!

– Полно, Артур, если ты запугаешь этого малого, то он убежит, и мы лишимся и той маленькой выгоды, которую доставляет нам его знание местности; если же ты подымешь на него палку, он отплатит тебе ножом – таков уж нрав мстительных ломбардцев. Во всяком случае, ты только повредишь нам, вместо того чтобы помочь. Послушай, друг мой, – продолжал он на своем ломаном итальянском языке, – не бойся вспыльчивости этого молодого человека. Я не позволю тебя обидеть; скажи только мне, если можешь, названия деревень, через которые нам нужно сегодня проходить.

Ласковый тон старшего путешественника успокоил проводника, несколько испуганного сердитым голосом и угрозами молодого человека, и он произнес тьму названий, в которых грубое немецкое произношение странным образом смешивалось с нежными звуками итальянского языка, но которые, однако, не дали слушающему его никакого удовлетворительного ответа.

Старик, в свою очередь, потерял терпение и вскричал:

– Веди же нас, во имя Святой Богородицы или святого Антонио, если тебе это больше нравится; я вижу, нам не следует терять время, стараясь понять друг друга.

Они двинулись вперед, как и прежде, с той только разницей, что проводник, ведя лошака, шел теперь впереди, вместо того чтобы следовать за двумя путешественниками, которым он до этого указывал дорогу, идя сзади.

Облака сгущались, и туман, состоявший прежде из легких паров, теперь уже начал падать в виде мелкого дождя, водяной пылью садившегося на плащи наших путешественников. Вдали, между горами, раздавались пронзительные и стонущие голоса, которыми, казалось, злой дух Пилатовой горы возвещал бурю. Молодой поселянин опять начал упрашивать своих спутников идти поскорее, и сам же им в этом являлся помехой, так как указывал дорогу крайне медленно и нерешительно.