– О, я совсем другое дело. С большинством из этих мужчин я перегоняла лошадей, а со многими еще и в карты играла. Парочку из них мне не раз и не два приходилось отвозить домой. Но никакая леди не захочет зайти в салун. К тому же ярмарка – это немного сумасшедшая пора.

– Понимаю-понимаю, – серьезным тоном заявила Кейт.

Джесси уловила легкую насмешку в голосе девушки и заметила, как по ее гладкому лицу промелькнула тень улыбки.

– Прости, не хотела читать тебе мораль.

– Это я тебя просто дразню, – рассмеялась Кейт и сжала руку Джесси. – Давай уже поднимемся наверх.

Они поднялись по внешней деревянной лестнице на второй этаж и пошли по узкому коридору, вдоль которого было по полдюжины дверей с каждой стороны, к комнате Джесси. На неказистой железной койке лежал тонкий матрас, у стены стоял комод, на которой поставили кувшин с тазом, часть пола закрывал старый плетеный ковер. Джесси придвинула единственный в комнате стул к окну, чтобы Кейт могла наблюдать за тем, что происходило на улице.

– Я недолго. Хочу оттереть лицо от пыли и надеть штаны, которые не будут стоять колом, если их снять и поставить.

– Не спеши. – Кейт смотрела, как Джесси отстегнула тяжелый пистолет, висевший у бедра, и привычным движением положила его на кровать, после чего сняла кожаные чапсы[4], надетые поверх штанов. – Вот это и есть шестизарядник?

Джесси посмотрела на девушку, держа одну ногу навесу, чтобы стащить сапог.

– Почти у всех револьверов сейчас по шесть патронов в барабане. Они отличаются калибром пуль. У меня кольт 45-го калибра. Им пользуется вся армия. Этот пистолет еще называют «миротворцем», но я подозреваю, что это шутка такая.

– О, ясно, – сказала Кейт, заметив сарказм в голосе Джесси, когда она упомянула армию. – Я так понимаю, солдат ты не жалуешь.

– Даже не могу сказать, нравятся они мне или нет. Просто мне немного действует на нервы, когда правительство посылает солдат, а те не имеют никакого представления ни о том, куда их отправили, ни о том, что за люди здесь живут, какие у них традиции, а потом еще бьют себя кулаком в грудь и заявляют, что они – прямо закон и порядок.

– Они беспокоят тебя на ранчо? – спросила Кейт. Девушке действительно стало любопытно. Ей никогда не приходило в голову, что люди вроде Джесси, чьи семьи упорным трудом, а зачастую и большой ценой, отвоевали себе жизненное пространство в этом негостеприимном краю, могли испытывать неприязнь к представителям центральной власти, находившейся от них за тридевять земель.

– Порой они утащат какую-нибудь корову, – призналась Джесси. – Я бы им сама с удовольствием дала что-нибудь из провизии, но они, похоже, не считают, что вообще-то нужно спрашивать разрешения.

– Наверное, они даже не задумываются об этом, – предположила Кейт. Ей стало обидно за Джесси.

– Мне кажется, мы здесь многое делаем не так, как на Востоке.

– Ты когда-нибудь была на Востоке? – Кейт развернула стул от окна, не найдя на улице ничего такого, что могло бы заинтересовать ее сильнее, чем Джесси Форбс.

Джесси налила в таз воды и начала свой рассказ.

– Отец говорил, что мама хотела, чтобы я выучилась. – Джесси умыла лицо, потом окунула голову в воду и вслепую потянулась за полотенцем. Вытерев лицо, она продолжила: – Мне очень этого не хотелось, но я должна была уехать, когда мне исполнилось бы семнадцать лет. Отец был непреклонен.

– Но ты не уехала? – с интересом спросила Кейт.

Джесси слегка напряглась. Она открыла лежавшую на кровати седельную сумку. Вытащила оттуда чистые, хотя и полинявшие штаны из джинсовой ткани и рубашку с вышивкой.

– За месяц до того, как я должна была уехать, отец погиб, его затоптали лошади, – тихо сказала Джесси. – Мне пришлось остаться и вести дела на ранчо.

– О, мне так жаль, Джесси. – Услышав в голосе женщины печаль, Кейт моментально пожалела, что затронула эту тему и вызвала болезненные воспоминания.