Ричард приезжал на общий сбор не чаще чем раз в два-три года. Возраст и обстоятельства подарили ему приятную возможность стать специалистом по семейной генеалогии. Это он составил фамильное древо, копии которого рассматривали мамаши в джипах. Если бы Ричард мог собрать их всех на несколько минут в кружок и рассказать кое-что о людях, которые палили сейчас вдоль ограды, и о том, сколько у них стволов – речь, разумеется, не о «глоках» и автоматах, а о несамозарядных револьверах, «M-1911» и рычажных винтовках под винчестерный патрон, – они бы поняли, что его прошлое, даже если оно им не по душе, куда ближе к семейным традициям, чем их нынешний образ жизни.

Но чего он вообще так заводится?

За этими мыслями Ричард набрел на компанию молодежи, стрелявшую из пистолетов.

Чем-то – трудно сказать, чем именно, – эти ребятки разительно отличались от тех, что толпились вокруг Лена. Они из города. Из большого города, наверное, на побережье. Скорее всего на Западном. Не из Лос-Анджелеса. Где-нибудь между Санта-Крусом и Ванкувером. Длинноволосый парень, упакованный для защиты от айовских морозов в пять слоев флиса и ветровку, татуированными руками держал перед собой «глок-17» и с расстояния в сорок футов сосредоточенно всаживал пулю за пулей в пластиковую бутылку из-под молока. За ним стояла девушка с волосами и кожей темнее, чем у всех остальных на семейном сборище, в больших очках, которые Ричард назвал про себя очками «Поколения Икс», хотя сам термин «Поколение Икс» уже безнадежно устарел. Девушка лучилась счастьем. Она явно влюблена в парня с пистолетом.

Эта эмоциональная открытость гораздо больше, чем одежда или прически, выдавала в них чужаков. Здешние края метили своих уроженцев привычкой держать чувства при себе, въедавшейся, как татуировка. Отчужденность Ричарда успела довести до белого каления с полдюжины его подружек, прежде чем он научился хоть как-то ее преодолевать. Однако при необходимости он всегда мог опустить ее на лицо как забрало.

Девушка повернулась к нему и вскинула розовые перчатки в жесте, который у мужчин означает «Гол!» а у женщин «Я тебя сейчас обниму!». Она что-то говорила, но наушники, заглушавшие грохот девятимиллиметрового калибра, пропускали только обрывки слов.

Ричард опешил.

На лице девушки, осознавшей: «Он меня не узнает», начало проступать ошеломленное выражение. И тут, благодаря этому самому выражению, Ричард узнал ее и по-настоящему обрадовался.

– Сью! – воскликнул он и немедленно (все-таки иногда полезно быть историком семьи) поправился: – Зула!

Через секунду Ричард уже ласково ее обнимал. Под всеми слоями одежды она была все такая же худенькая, как прежде. Хотя сильная. Зула встала на цыпочки, чтобы прижаться щекой к его щеке, потом разжала руки и опустилась на толстые подошвы утепленных зимних ботинок.

Ричард знал о ней все – и ничего. Ей, должно быть, лет двадцать пять. Колледж закончила года два назад. Когда они последний раз виделись?

Наверное, еще во время ее учебы. А значит, за те несколько лет, что Ричарду было недосуг про нее вспомнить, Зула прожила целую жизнь.

В ту пору она практически сводилась для него к своей предыстории: эритрейская сирота, вывезенная церковными миссионерами из лагеря для беженцев в Судане, удочеренная сестрой Ричарда Патрисией и ее мужем Бобом (вскоре слинявшим из семьи), вновь осиротевшая после внезапной смерти Патрисии. Заново удочеренная Джоном и его женой Элис уже перед колледжем.

Ричард попытался вспомнить, что писали Джон и Элис в последних рождественских письмах. Зула училась где-то неподалеку – в Айовском университете? Чему-то практическому – у нее диплом инженера. Нашла работу, куда-то переехала.

– Классно выглядишь! – выдавил он, потому что пора уже было что-нибудь сказать, а фраза представлялась достаточно безобидной.

– Ты тоже, – ответила она.