Это было прежде, чем мы узнали, что он возвращается в Техас. Мы знали, что скорее всего так и случится, но все еще пытались справиться с этим.

Мы провели целый вечер, обсуждая все, что могло бы быть в нашей жизни, если бы только мы могли иметь возможность остаться вместе навсегда.

Путешествия, брак, дети (даже их имена), места, в которых мы бы жили, и, конечно же, секс.

Мы пророчили себе феноменальную сексуальную жизнь, если бы все было бы по-другому. Наша сексуальная жизнь была бы предметом зависти всех наших друзей. Мы бы занимались любовью каждое утро, прежде чем уйти на работу, и каждую ночь, прежде чем лечь спать, а иногда и посреди дня.

Мы смеялись над этим, но разговор вскоре сошел на нет так, как мы оба поняли, что это было единственной стороной наших отношений, которую мы можем контролировать. Во всем остальном, что нас ждет впереди, мы не имели права голоса, но у нас есть возможность на то личное, что смерть никогда не сможет отнять у нас.

Мы не обсуждали это. Не понадобилось.

Как только он посмотрел на меня, и я увидела свои собственные мысли, отраженные в его глазах, мы начали целоваться и не могли остановиться. Мы целовались, пока раздевались, мы целовались, пока касались друг друга, мы целовались, пока плакали. Мы целовались, пока оба не испытали оргазм, и даже потом мы продолжали целоваться, празднуя наш выигрыш в этой небольшой битве против жизни, смерти и времени.

И мы все еще целовались, когда после всего он держал меня в своих объятиях и сказал мне, что любит.

Точно так же, как он сжимает и целует меня сейчас.

Его рука касается моей шеи, а его губы разделяют с моими то мрачное чувство, когда открываешь прощальное письмо.

- Оберн, - шепчет он мне в губы. - Я так тебя люблю.

Я чувствую вкус своих слез на нашем поцелуе, и я ненавижу, что своей слабостью порчу наше прощание. Он отстраняется от моих губ и прижимается лбом к моему. Я вдыхаю воздуха больше, чем нужно, но мной овладевает паника, осев глубоко в душе и затрудняя мысли.

Грусть словно тепло ползет в моей груди, и чем ближе к сердцу, тем сильнее ощущается ее давление.

- Скажи мне о себе то, что никто не знает.

Он смотрит на меня, его голос пропитан слезами.

- Что-то, что я смогу сохранить для себя.

Он просит меня об этом каждый день, и каждый день я говорю ему то, что никогда не произносила вслух раньше. Я думаю, это успокаивает его - знать обо мне такое, что никто никогда не узнает. Я закрываю глаза и думаю, пока его руки касаются моей кожи везде, куда он может достать.

- Я никогда никому не говорила, какие мысли проносятся в моей голове, когда я засыпаю ночью.

Его рука останавливается на моем плече.

- И какие мысли проносятся в твоей голове?

Я смотрю прямо в его глаза.

- Я думаю о всех тех, чьей смерти желаю, вместо твоей.

Сначала он не отвечает, но в конечном итоге его рука возобновляет свои движения по моей руке, пока он не касается моих пальцев. Он берет меня за руку.

- Спорю, ты не слишком далеко зашла.

Я мягко улыбаюсь и качаю головой.

- Это не так. Я заходила очень далеко. Иногда я называю каждое имя, которое знаю, так что начинаю проговаривать имена людей, с которыми даже лично никогда не встречалась прежде. А иногда придумываю имена.

Адам знает, что я не имею в виду то, что говорю, но ему лучше от сказанного. Он стирает большим пальцем слезы с моей щеки, а я сержусь на себя за то, что не могу даже десять минут продержаться без слез.

- Прости меня, Адам. Я очень старалась не плакать.

Его глаза смягчаются, когда он отвечает:

- Если бы ты сегодня покинула эту комнату без слез, это опустошило бы меня.

От этих слов, я перестала сдерживаться. Я сжала в кулак его рубашку и разрыдалась на его груди, пока он нежно обнимал меня.