Казалось, прошла вечность, пока мы сократили дистанцию, но на самом деле это заняло лишь несколько минут. Мало того что я был возбужден, так еще и открыл огонь со слишком большого расстояния и, что непростительно, даже не идентифицировав самолет. Мои трассеры показали, что я слишком далеко, так что я продолжал приближаться, но уже более спокойно. Теперь я опознал самолет, двухмоторный бомбардировщик «дорнье». Другие прожектора метались в небе вокруг нас, и, сокращая дистанцию, я заметил короткий отблеск от «харрикейна», пролетевшего через луч прожектора. Он был выше меня, и внезапно я услышал грохочущий позади пулемет Уилсдена. Я понял, что он по ошибке стреляет в «харрикейн», поскольку «дорнье» все еще находился впереди нас. Я закричал по внутренней связи, чтобы он прекратил огонь, но было слишком поздно, поскольку в свете прожекторов я смог увидеть, что за «харрикейном» потянулся шлейф, похожий на вытекающий из двигателя гликоль. Тогда я ничего не сказал Уилсдену, так как знал, что это будет мучить его. Кроме того, я не был уверен в том, что это следствие его огня, ведь, возможно, «харрикейн» был подбит огнем нашей зенитной артиллерии, которая стреляла плотно и быстро. К этому моменту я уже оказался в пределах досягаемости «дорнье», прожекторы которого все еще усердно освещали для нас, но, к сожалению, скорость сближения была настолько большой, что у меня хватило времени лишь для очень короткой очереди, пока я безуспешно пытался сбросить скорость. Однако я с удовлетворением увидел появившийся дым и искры при попаданиях в него моих пуль. Поскольку я не мог держаться позади, я постепенно приблизился к нему с его правого борта, настолько близко, насколько возможно, чтобы Уилсден мог развернуть свой пулемет. Это позволило ему дать очередь по наиболее уязвимому месту врага, по кабине. Немецкие бортстрелки, должно быть, были ослеплены или ранены, поскольку не последовало ответного огня, когда мы медленно пролетали мимо. Уилсден выпускал длинные очереди из своего пулемета. Я увидел пламя и в тот же самый миг услышал, как Уилсден радостно закричал:

– Я сделал его!

«Дорнье» медленно завалился на левое крыло и перешел в пикирование, которое становилось все отвеснее, когда он приближался к земле с огненным шлейфом позади. Мы летали по кругу, ожидая его падения, а затем с ликованием повернули на базу, крича по радио о нашем успехе на командный пункт сектора и каждому, кто мог это слышать. На обратном пути мое возбуждение улеглось, поскольку у меня было время, чтобы задуматься о «харрикейне». Я надеялся и молился о том, что его пилот не пострадал, боясь и подумать, что он мог быть поражен нашим огнем.