Наконец с работой было покончено, наступил вечер, поэтому Михалина решилась войти в салон.

Салон был пуст, двери на террасу распахнуты.

Это означало, что благодетель в саду. И чего ради она так старалась ни стукнуть, ни брякнуть!

Но, глядишь, оно и к лучшему, теперь она сможет убраться в салоне, и тогда останется только спальня. Святая святых...

В салоне, на небольшом столике у двери на террасу, обнаружилось нечто невероятное. Блестящая лакированная столешница была грязной — отчетливо проступали два круглых пятна, словно следы от мокрой посуды. Следы уже подсохли, другой бы и внимания не обратил, но глаз у Михалины был орлиный. А как же иначе, ведь только так можно углядеть, чего желает благодетель. Если смотреть сверху, пятна были почти незаметны, но сбоку, против тусклого вечернего света, лившегося с улицы, они бросались в глаза.

Михалина слегка удивилась. Два следа? Наверное, от стаканов, тех, что для виски или для коктейлей... Минуточку, на кухне она как раз вытирала два стакана и две чашки.., выходит, он пил с кем-то кофе и ещё что-то, ведь одному пользоваться двумя чашками глупо. Кто же это мог быть, если благодетель потом даже стол не вытер, а уж он-то заботился о нем, как о собственном ребенке. Посуду вынес и сполоснул, как обычно, а стол не протер?

Ревность царапнула когтями сердце Михалины — особые гости в этот дом не захаживали.

Нет, конечно, время от времени кто-то приходил, некоторых она даже знала в лицо, но те поговорят в библиотеке о делах — и до свиданья. Кое с кем благодетель и выпивал, в библиотеке имелся бар-холодильник, но — никаких тебе разносолов вроде чая или кофе. Так с кем же он любезничал в салоне? Неужто гость был такой важный, что заставил забыть о пятнах на столике?

Случаем, уж не та ли сучка?..

Или та, другая?..

Да нет, другая уже не страшна — так, барахло поганое. Участвовать в подобной сцене могла только одна — та, которую Михалина боялась до смерти. Когда-то она сумела её выжить, в муках и трудах оторвать от него, но кто знает, навсегда ли? Сучка, правда, палец о палец не ударила, чтобы вернуться, ну а вдруг постаралась бы? Вдруг пришла сюда, и он каким-то образом узнал обо всех интригах и вранье Михалины?..

У неё даже что-то сжалось в животе и перехватило дыхание, но Михалина была не из слабачек. Не ждите, она так этого не оставит. Не сдастся, не уйдет, скорее горло этой сучке перегрызет и глаза выцарапает... Он ведь уже привык, что все ему под нос готовенькое подсовывают, что в доме все работает, как часы; привык, что весь обслуженный, обстиранный, обшитый, а к тому же сам как-то сказал, что пришивать пуговицы и жарить печенку так, как Михалина, никто в целом свете не умеет, хвалил её, даже в ручку поцеловал, где-то возле локтя, а у неё сердце тогда так и заскакало и ноги ослабели.

Она даже хотела не мыть локоток до конца своей жизни, но взялась стирать его свитер из ангоры и замочила святыню. К хорошему-то человек быстро привыкает, так что не сможет он прогнать от себя Михалину, потому как эта сучка скорее летать научится, чем так ему прислуживать!

Несколько утешившись, Михалина старательно отполировала столик, после чего встала в дверях террасы и оглядела сад. И куда он мог запропаститься? Темно уже, теперь-то она точно на ночь останется...

Михалина вышла бы поискать его, но не решалась. Сад был большой, занимал что-то около двух моргов <Морг — старая немецкая (Morgen) и польская (morg) мера площади, примерно 25 — 30 аров.>, весь зарос кустарником и деревьями, а благодетелю нередко приходили в голову самые дикие идеи. Например, мог полдня сидеть в засаде, поджидая какую-нибудь зверушку или наблюдая за самой обыкновенной птахой.

И злился, когда, ему мешали, не ругался, нет, но тихим таким голосом рубил, словно топором, а на челюстях желваки вспухали. Может, он и сейчас в саду затаился, раз двери открыты...