Удивительно, стоит только расписать все по пунктам — и сразу становится ясно что к чему. Он ведь прежде не обращал внимания, насколько подозрительно отношение Генриха к «Titulus Regius». Если, как утверждал Генрих, притязания Ричарда на корону беспочвенны, достаточно было обнародовать содержание акта и доказать его безосновательность. Но Генрих не делает ничего подобного. Вместо этого он изо всех сил старается изгладить из памяти народа само воспоминание об акте. А отсюда неизбежно следует вывод: права Ричарда на английскую корону, провозглашенные в «Titulus Regius», были бесспорны.

XVII

К следующему появлению Брента Грант уже расхаживал по палате: он мог пройти к окну и от окна к койке не присаживаясь и так гордился своими достижениями, что Карлица не преминула ему напомнить, что любой полуторагодовалый ребенок справляется с подобной задачей не хуже. Но сегодня ничто не могло испортить инспектору настроение.

— А вы рассчитывали, что я проторчу здесь еще несколько месяцев? — воскликнул он.

— Мы рады, что вы так быстро поправились, — сухо ответила Карлица. И добавила: — И конечно, мы очень рады, что вскоре освободится койка.

И она зацокала по коридору, на светлых кудряшках оскорбленно вздрагивал жесткий крахмальный чепец.

Грант лежал и благодушно рассматривал свое узилище. Никто: ни исследователь, достигший полюса, ни альпинист — покоритель Эвереста — никто не может сравниться с человеком, долгие недели пролежавшим в гипсовых оковах, словно восемьдесят килограммов воплощенного несчастья, а ныне самостоятельно прошагавшим к окну. Так по крайней мере считал Грант.

Завтра он будет дома, и миссис Тинкер примется ухаживать за ним. Придется проводить полдня в постели и передвигаться на костылях, зато с завтрашнего дня он сам себе хозяин. Больше никто не сможет им командовать. У него уже вот где сидит опека самоуверенной фарфоровой куклы, впрочем, как и чрезмерная сострадательность великанши.

Будущее ему улыбалось.

Инспектор, хотя и успел отвести душу, излив свою радость сержанту Уильямсу, впервые заглянувшему в больницу по окончании следствия в Эссексе, с нетерпением, однако, дожидался прихода

Марты, чтобы распушить перед ней перышки и похвастать, каким он стал молодцом.

— Как у вас пошло дело с историческими книжками? — спросил сержант.

— Прекрасно. Я доказал, что все они лгут.

Уильямс усмехнулся.

— На этот счет, по-моему, есть соответствующий закон, — сказал он. — Боюсь, ваши выводы не понравятся министру внутренних дел. Вам грозит обвинение то ли в измене, то ли в оскорблении королевского величества. А может, и того хуже. В наши дни чего не бывает. На вашем месте я бы поостерегся.

— Все равно, веру в исторические изыскания я потерял навсегда.

— Нет правил без исключений, — с характерным для него упрямым здравомыслием заметил Уильямс. — Королева Виктория существовала на самом деле, и войска Юлия Цезаря побывали в Британии. Был также год тысяча шестьдесят шестой и нормандское завоевание.

— Лично у меня появились серьезные сомнения относительно тысяча шестьдесят шестого года. Значит, дело в Эссексе закончено. Что представляет из себя преступник?

— Тот еще мерзавец. В девять лет приучился таскать сдачу у матери, а она — будто так и надо. Лет до двенадцати его еще можно было спасти, задав хорошую трепку. Но этого не случилось, и теперь придется его повесить — прежде чем отцветет миндаль. А весна ожидается ранняя. Последнее время вечерами я работаю у себя в саду, дни стали заметно длиннее. Воображаю, как хочется вам подышать наконец-то свежим воздухом.

И он удалился, здоровый, розовощекий и уравновешенный, как и положено человеку, которого в детстве не забывали пороть — для его же пользы.

Грант страстно ждал гостей из внешнего мира, куда он вскоре вернется, и очень обрадовался, услыхав знакомый, чуть слышный стук в дверь.