Пока он заказывал джулеп[15] и распекал черного слугу за медлительность, я, моля Бога, чтобы столь вежливые манеры капитана не привлекли к нам внимания, повернулся к стене и начал осторожно распарывать перочинным ножом швы на поясе.

Спринг нетерпеливо барабанил пальцами и урчал. Наконец я извлек пакет – эти бесценные, плотно исписанные листки, за которые Комбер отдал свою жизнь – и капитан погрузился в них, скребыхая по мере чтения зубами.

– Неблагодарная скотина! Вовремя он помер! Я был этому ублюдку вместо отца, и вот чем он отплатил мне за благодеяния: подглядывал и вынюхивал все, словно крыса! Да вы все такие, мерзкие джентльментишки! Да, мастер Комбер, Федр начертал тебе эпитафию: «Saepe intereunt aliis meditantes necem»[16]. И поделом тебе, скотина!

Спринг сунул бумаги в карман, осушил стакан и вперился в меня безумным взором, так хорошо знакомым мне по «Бэллиол Колледжу».

– А ты, зачем ты хранил их, а? Чтобы отправить меня в последний док? Говори!

– Ничего подобного! – взвизгнул я. – Да если бы я собирался, то обнародовал бы их на суде, но я ведь не сделал этого, не так ли?

– И сунуть собственную шею в петлю? Только не ты, – он лающе рассмеялся. – Во мне роится смутная догадка, что ты собирался выжать с их помощью кое-что из шотландского скупердяя Моррисона. Я угадал, не так ли? – Хоть Спринг и был чокнутым, голова у него варила. – Сыновняя почтительность, значит?! Ну, если таков был твой расчет, тебе не повезло. Он мертв, и горит в аду, без сомнения. Три недели назад я получил весточку от нашего агента в Нью-Йорке. Неожиданный поворот, а парнишка?

Так оно и было, но только на мгновение. Ну, на трупе отыгрываться не получится, но и о чем печалиться? Состояние маленького прохвоста отойдет к его дочерям, среди которых моя милая простушка Элспет числилась в любимицах. Святой Георг, да я богат! По слухам, у него было аж два миллиона, и четверть достанется ей и мне… Если только старый хрыч не нашел в законе какую-нибудь лазейку, чтобы не дать мне наложить лапы на его денежки, как ему это удалось десять лет назад. Но нет – не может же он лишить Элспет наследства, а обвести ее вокруг пальца – для меня плевое дело… Впрочем, так ли это? Она всегда обожала меня, хоть, как я подозревал, наставляла рога при каждом удобном случае. Уверенности у меня не было, да и стоило ли обращать внимание на такие пустяки, как периодическая супружеская измена? Пока она зависела от своего отца, по крайней мере. Теперь же, когда с нее сняли уздечку, ей можно таскаться вволю, а подобное пресыщение может притупить страсть к отсутствующему мужу. Кто возьмется угадать, как примет она своего возвратившегося Одиссея теперь, когда у нее куча денег и все удовольствия к ее услугам? Помимо прочего, я не сомневался, что моя пустоголовая половина сорит сейчас деньгами – моими уже деньгами – как подвыпивший герцог в день рождения. Чем скорее окажусь я дома – тем лучше. Но как ни крути, то, что Моррисон откинул копыта – отличная новость.

Спринг, насупленный и суровый, не спускал с меня глаз, и зная, насколько этот кровожадный пират привержен соблюдению внешних приличий, я постарался изобразить траурную мину и пролепетал что-то про неожиданный удар, ужасное несчастье, непоправимую потерю, ну и так далее.

– Да ты, я вижу, – ухмыльнулся он, – просто сражен горем, смею заметить. Узнаю эти признаки: физиономия унылая, словно зима в Тайнсайде, а в глазах блеск долгожданного наследства. И почему ты не сделался плакальщиком, лицемерный выродок? Nulli jactantius moerent, quam qui loetantur[17], или, если переложить Тацита вольно, ты считаешь, что чертовы денежки уже у тебя в руках! Однако ты еще не получил их, парень, и если рассчитываешь снова увидеть Лондонский мост, – тут его рот ощерился в издевательской усмешке, – тебе стоит стать очень осторожным, как Агаг[18], и держаться с подветренной стороны от Джона Черити Спринга.