Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит (1966)

Выздоровление шло медленно. Прошла неделя, пока Гаррик окреп достаточно, чтобы есть самостоятельно.

И в первую очередь ему не хватало брата.

– А где Шон? – Эти слова стали первыми, которые он смог произнести, да и то шепотом.

И Шон, все еще тихий и присмиревший, просидел с ним несколько часов кряду. Потом, когда Гаррик уснул, Шон выскользнул из комнаты и отправился к себе. Прихватив удочку, охотничьи метательные палки и Тинкера, лающего за спиной, он отправился в вельд. То, что он заставил себя так долго просидеть в комнате рядом с больным братом, было мерой его раскаяния. Это мешало ему, как путы на ногах юного жеребенка, – никто никогда не узнает, чего ему стоило это неподвижное сидение у постели Гаррика, тогда как организм требовал своего: он весь пылал нерастраченной энергией, не давая покоя мыслям.

Скоро Шон снова стал ходить в школу. Он уезжал утром в понедельник, когда еще было темно. Гаррик прислушивался к звукам его отъезда, фырканью и ржанию лошадей за окном, голосу Ады, повторяющей последние наставления:

– Под рубашки я положила бутылочку с микстурой от кашля, передай ее Фрейлейн, как только распакуешь вещи. А уж она позаботится, чтобы ты при первых же признаках простуды принимал лекарство.

– Да, мама.

– В маленьком чемоданчике ровно шесть нижних рубашек. Каждый день надевай чистую.

– Нижние рубашки – это для маменькиных сынков.

– Делайте, что вам говорят, молодой человек, – прозвучал голос Уайта. – И поторопитесь с овсянкой. Пора выезжать, если мы хотим добраться до города к семи часам.

– А можно с Гарриком попрощаться?

– Ты уже вечером попрощался, а сейчас он спит.

Гаррик открыл было рот, чтобы крикнуть, но понял, что его никто не услышит. Он тихонько лежал, слушая звуки отодвигаемых из-под обеденного стола стульев, шаги вереницы ног, проходящих на веранду, голоса прощающихся и, наконец, скрип и скрежет колес по гравию, когда двуколка тронулась по подъездной дорожке. Вот Шон с отцом и уехали, и снова настала полная тишина.

Теперь единственными светлыми пятнами в унылом и бесцветном существовании Гаррика стали выходные дни. Он ждал их с жадным нетерпением, и один выходной от другого отделяла целая вечность – для юных существ, как и для больных, время тянется медленно. Ада и Уайт немного догадывались о его чувствах. Благодаря им в его комнате сосредоточилась почти вся домашняя жизнь: из гостиной они перенесли сюда два пухлых кожаных кресла, поставили их по обе стороны его кровати и вечера проводили здесь. Уайт сидел с трубкой в зубах и стаканом бренди у локтя – он выстругивал деревянный протез и часто смеялся своим басистым смехом; Ада устраивалась с вязаньем, и оба пытались расшевелить Гаррика беседой, вслух вспоминая о разных интересных и забавных случаях. Возможно, именно сознательные попытки являлись причиной их неудачи, а может быть, помехой стал возрастной разрыв между ними и мальчиком: в их годы практически невозможно его преодолеть. Всегда существует некая сдержанность, некий барьер между миром взрослых и полным тайн и секретов миром юности. Гаррик, конечно, смеялся с ними, поддерживал разговор, но это было совсем не то… вот если бы сейчас здесь был Шон!

Днем Ада была занята большим хозяйством; пятнадцать тысяч акров земли и две тысячи голов крупного рогатого скота требовали зорких глаз ее и Уайта. В эти долгие часы Гаррик особенно ощущал свое одиночество. И если бы не книги, он, возможно, долго не вынес бы такого времяпровождения. Читал он все подряд, все книги, которые приносила ему Ада: Стивенсона, Свифта, Дефо, Диккенса и даже Шекспира. Многого в этом чтиве он не вполне понимал, но читал все равно запоем, и опиум печатного слова помогал ему пережить долгие дни до пятницы, когда возвращался домой Шон.