Сказки тысячи ночей. Веретено - Эмили Джонстон (2016)

– А что же тогда мы будем делать? – спросила она. Я заметил, что ее пальцы, стискивавшие платок, разжались. На них все еще была пыльца, особенно яркая на фоне ее смуглой кожи. Это было красиво. Я перевел взгляд на Сауда, потом на Тарика. А что мы можем сделать? Можем идти много дней, а в конце пути положиться на сомнительную милость Царетворца. Моя мать, вопреки всему сохранявшая надежду, считала, что я смогу обеспечить нам будущее. Но это будет будущее, которого хочет она. Будущее, в котором я проведу остаток дней за прядением в Камихе, надеясь достичь хоть какого-то благополучия среди чужих мне людей. Я всегда буду бедным родственником, нахлебником, которому некуда идти. Я бы с радостью сделал это ради мамы, если бы это помогло ей исцелиться, но я знал, что не смогу ей помочь. Несмотря на всю горечь нашего прощания, я любил ее. Она – моя семья, хоть я и не разделяю ее мечты о моем будущем. Я бы выжил, как выживала она, пока ее не одолела диковинная болезнь. Но взглянув на Тарика и Арву, на ее покрытые золотой пыльцой ладони и ветхий платок, я понял, что меня не устроит столь жалкая судьба для них.

– Что бы мы ни делали, – сказал я, – мы сделаем это вместе, ясно? Если вам не нравится план моей матери или у вас есть другие предложения, вы должны мне сказать.

Они кивнули. В глазах Сауда горела решимость, какой я прежде не видел. Мои позвонки будто превратились в закаленное железо, придавая мне сил. Золотая пыльца сияла в моих руках, напоминая о том, по чему я так долго скучал. Здесь ответов не было. Но, возможно, они есть где-то еще.

– Мы не поедем в столицу, – сказал я. – Не будем просить милостыню у двора Царетворца в Камихе. Пора возвращаться домой.

Произнести само это слово вслух было странно.

Тарик замер. Он больше всех нас мечтал вновь увидеть вересковые склоны, на которых он родился. Он тосковал по воспоминаниям, которые были отчасти реальны, отчасти выдуманы.

Мои воспоминания были четче, у Арвы не было никаких, кроме идеализированного образа Маленькой Розы, который я так и не решился разрушить. Тарик верил в Харуф так же, как во все остальное: он слышал историю множество раз, а попытки разобраться в несоответствиях лишь укрепляли его веру, а не сеяли сомнения.

– Мы пойдем обратно через лес и перейдем через горы, – сказал я. – Мы пойдем в Харуф, где нам суждено быть по праву рождения.

– А как же проклятие? – спросил Тарик.

Я стряхнул пыльцу на землю, где она смешалась с землей и исчезла, оставив лишь слабые отблески в солнечном свете. Я вытер руки о куфию.

На этот раз побелели костяшки моих пальцев, держащих шест – шест, которым я буду драться и на который буду опираться, пробираясь по горным тропинкам. Я держался за него изо всех сил, как держался за истории, которые мать рассказывала мне о своей жизни до проклятия. Как держался за правду.

– Если мы пойдем в Харуф, мы сами станем жертвами проклятия, как наши родители, – сказал Тарик. Судя по голосу, он не был напуган. Арва тоже не выглядела напуганной. – Оно проникнет в наши легкие и задушит нас. Маленькой Розе нельзя прясть, так что и нам нельзя.

Но я всегда считал, что не все так просто. Думаю, Тарик тоже. Он сказал это, просто чтобы закончить разговор. Я снова подумал про золотую пыльцу и попытался представить себе мир во всем его многообразии. Это было трудно. Мне нравилось драться, нравилась простота движений, которые мои руки выполняли сотни раз. Но это же касалось и прядения, а прядение было связано с проклятием. В душе я знал, что Тарик прав. Магия, обрушившаяся на Маленькую Розу столько лет назад, теперь наверняка усилилась, и ее нити сплетались все крепче с каждым годом. Нельзя оказаться в ее сетях.

– Мы не пряли в Харуфе, в отличие от них, – сказал я. – И не пряли так много, как они. Возможно, мы не заболеем так сильно. Должен же быть выход.

Тарик задумался, но я знал, что ему понадобится время, чтобы принять решение. Он будет перебирать в уме все, что знает.