День мертвых - Майкл Грубер (2013)

Она занималась этим долгое время, и со временем пробковая доска стала палимпсестом ее жизни в изгнании. За три года, минувших со смерти Чоле, к этой поверхности никто не прикасался. Мардер давно уже не подходил к ней, но теперь решил хорошенько рассмотреть. С одной стороны панели висел блестящий плащ тореро, с другой – здоровенное распятие; серое, окровавленное, перекошенное, страдающее тело было приколочено к грубому деревянному кресту настоящими железными гвоздями. Казалось, его ваяли с натуры – а поскольку изготовили распятие в Мичоакане, это было вполне возможно. В ее родных краях случалось много странного.

Он снял с панели заметку об убийстве. Ее грубо вырвали прямо со страницы «Панорамы дель Пуэрто» – была в Ласаро-Карденасе такая газета; на том же клочке бумаги жена Мардера написала строчки из стихотворения Октавио Паса, посвященного расправе со студентами в 1968-м. Он перевел их про себя:

Вина – это гнев

обращенный на самое себя;

когда пристыжен целый народ —

это лев изготовившийся

к прыжку.

Быть может, «обезумевший от горя» – понятие устарелое, но Мардер видел его воплощение в этой самой квартире, в этой самой комнате. Наказания за эти убийства так никто и не понес – еще две из сорока тысяч жизней, загубленных narcoviolencia[4]. Все знали, кто за этим стоял, и все указывало на то, что этот человек и по сей день наслаждается жизнью, купаясь в океане долларов и упиваясь безнаказанностью. Мардер аккуратно сложил вырезку и убрал в отделение бумажника, как будто это была инструкция по пользованию неким сложным механизмом. Каким-нибудь капканом… Лев уже в засаде и готов к прыжку.

У Мардера вместо пробковой доски была обычная белая, исписанная маркером. Планы работ с книгами, схемы глав, заметки на будущее. Он взял тряпку и стер все подчистую: его жизнь закончена. Тут по телу прокатилась волна мимолетной слабости, и ему пришлось сесть в кресло, чтобы отдышаться. Затем он обратился к картотеке. У них было два одинаковых шкафа на четыре ящичка – для него и для нее. Ее пустовал: после смерти матери дети все забрали. В трех верхних ящиках его шкафа хранились деловые бумаги: редакторские заметки, договоры и так далее, в основном старые, составленные еще до цифровой эры. Немалая часть документов была на испанском: благодаря хорошему знанию языка Мардер уже лет десять помогал людям с публикацией английских переводов. Для многих крупных латиноамериканских медиакомпаний Мардер был одним из главных партнеров в Нью-Йорке. Очевидно, теперь это в прошлом.

Он принес с кухни мусорный мешок на сорок галлонов и выдвинул верхний ящик. Документация по прежним проектам, финансовая кухня, старые налоговые отчеты, деловые письма, полученные до появления электронной почты, – все с шуршанием отправилось в мешок. В нижнем ящике хранились бумаги более личного характера, в том числе старомодная красная папка из картона, подписанная старательным школьным почерком матери:

РИЧАРД.

Он открыл папку. Внутри лежали его свидетельства о рождении и крещении, табели успеваемости, школьные грамоты, стопка открыток ко Дню матери и на день рождения, которые он со все возраставшим мастерством рисовал вплоть до начальной школы, когда у него наконец появились деньги на магазинные. Далее шли письма, присланные им из армии, нацарапанные шариковой ручкой на дешевой бумаге из военного магазина; на некоторых осталась красная вьетнамская грязь. Он вспомнил, какие послания мать писала ему в ответ каждые несколько дней: дежурная жизнерадостность, подробный отчет о молитвах за его здоровье, с которыми она обращалась к святому Иерониму, и, разнообразия ради, рассуждения о католическом антивоенном движении, гордостью которого как раз и была Кэтрин Девлин Мардер. Он с сожалением понял, что не представляет, где теперь эти письма.