Эдвард Ладлоу нашел для Татьяны носилки и заставил мрачного и несговорчивого Криса Пандольфи помочь ему вынести ее с корабля и посадить на паром, идущий на Эллис-Айленд, остров в центре нью-йоркской гавани. Многие годы тамошний госпиталь служил сортировочным центром и карантинным лагерем для иммигрантов и беженцев, прибывающих в Соединенные Штаты.

У Татьяны было так темно в глазах, что она почти ослепла, но даже сквозь серую пелену и грязные окна парома сумела увидеть гордо воздетую к небу руку с факелом, устремленным в залитое солнцем небо. Руку, поднимающую, несущую свет, перед золотой дверью.

Татьяна устало опустила веки.

С парома ее перенесли в маленькую, спартански обставленную палату, где Эдвард положил ее на постель с крахмальными белыми простынями и попросил медсестру раздеть больную. Осмотрев Татьяну, он удивленно воскликнул:

– Головка показалась! Вы чувствуете?

Но Татьяна едва двигалась и дышала. Как только головка вышла, она стиснула зубы и содрогнулась в конвульсиях, ощущаемых как слабая боль.

Эдвард принял у нее ребенка.

– Мисс, вы меня слышите? Пожалуйста, взгляните! Взгляните, кто у вас родился! Прекрасный мальчик!

Он улыбнулся и поднес ей младенца.

– Видите, какой большой? Удивительно, что такая малышка смогла произвести на свет настоящего великана! Бренда, взгляните-ка! Правда поразительно?

– Он недоношенный, – выдохнула Татьяна, глядя на малыша.

– Недоношенный? – засмеялся Эдвард. – Ну уж нет. Я сказал бы, как раз вовремя. Будь это так, вы родили бы его… где?

– В Советском Союзе, – промямлила Татьяна.

– О боже! Советский Союз! Как вы туда попали!

– Если расскажу, не поверите, – ответила Татьяна, ложась на бок и закрывая глаза.

– А теперь забудьте об этом, – весело посоветовал Эдвард, садясь на стул у ее кровати. – Так уж получилось, что ваш мальчик – американский гражданин. И это прекрасно, верно? Именно этого вы хотели?

Татьяна подавила стон.

– Да, – кивнула она, прижимая белый сверток к горящему лицу. – Именно этого я хотела.

Ей было больно дышать.

– У вас туберкулез, поэтому грудь болит, но все будет хорошо, – мягко пообещал он. – Вам много пришлось вынести, но сейчас все позади.

– Именно этого я и боюсь, – прошептала Татьяна.

– Нет, все хорошо! – воскликнул он. – Останетесь здесь, на Эллис, поправитесь… кстати, где вы взяли форму Красного Креста? Были медсестрой?

– Да.

– Вот это здорово! – обрадовался он. – Видите? У вас прекрасная профессия! Кроме того, вы немного знаете английский, а это куда больше, чем могут похвастаться большинство тех, кто проходит через этот госпиталь. Это одно уже отделяет вас от остального сброда. Доверьтесь мне. – Он улыбнулся и добавил: – У вас все будет хорошо, вот увидите. Ну а теперь могу я раздобыть вам что-нибудь съедобного? Имеются сандвичи с индейкой…

– С чем?

– О, думаю, вам понравится индейка. И сыр. Сейчас принесу.

– Вы хороший доктор, – заметила Татьяна. – Эдвард Ладлоу, верно?

– Абсолютно.

– Эдвард…

– Для вас он доктор Ладлоу! – негодующе воскликнула медсестра.

– Бренда! Пусть зовет меня Эдвардом, если хочет. Какое вам дело?

Бренда, презрительно фыркнув, удалилась. Эдвард взял маленькое полотенце и вытер залитое слезами лицо Татьяны.

– Вам, должно быть, очень грустно. Понимаю, обстановка довольно пугающая. Но у меня относительно вас хорошее предчувствие. Клянусь, все обойдется. Помяните мое слово.

Переполненные скорбью зеленые глаза в упор смотрели на доктора.

– Вы, американцы, любите давать обещания.