Затем мадам пригласила нас к столу. Хуан — видимо, в мою честь — был в пиджаке и при галстуке; мсье Кло снял свой берет. Первым блюдом, поданным в тонких, коричневых как осенние листья, красивых глиняных мисках, был нежный куриный бульон, в котором плавали перья лука и золотистый яичный желток. Далее последовала очищенная от костей крупная форель с начинкой из фенхеля и мелко нарезанных каштанов. Роль гарнира исполняли сладкий зеленый горошек и мелкий картофель в мятной подливе. Однако все это было всего лишь прелюдией к главному блюду, коего все ждали. Убрав наши тарелки, мадам Кло заменила их чистыми, горячими, как свежеиспеченный хлеб. Мсье Кло торжественно и осторожно откупорил бутылку «Шато Бране-Кантенак 1957», понюхал пробку, налил несколько капель в чистую рюмку и попробовал. Ни дать ни взять Эсмеральда, смакующая сыр... Одобрительно кивнув, он наполнил наши рюмки вином, красным, как драконья кровь. В эту минуту, словно по сигналу, появилась из кухни мадам Кло, неся блюдо с четырьмя желтыми, как спелая кукуруза, круглыми нежными пирожками, по одному для каждого из нас. Мы сидели молча, будто в церкви. Мсье Кло поднял свой бокал, пожелал здоровья сперва своей прелестной супруге, потом мне и Хуану. Отпив немного, мы подержали вино во рту, подготавливая вкусовые сосочки к последующим ощущениям. Вот подняты ножи и вилки, срезана с пирожков хрупкая золотистая корочка, и нашим глазам явились, словно ядра ореха, черные как смоль трюфели, источая совершенно невероятный аромат, запах миллиона осенних лесов, густой, восхитительный, не похожий ни на один другой запах на свете. Мы принялись есть в благоговейной тишине, ибо за едой даже французы перестают говорить. Когда последний кусочек растаял у меня во рту, я поднял бокал.

— Мадам Кло, мсье Кло, Хуан, позвольте мне произнести тост. За Эсмеральду, лучшую в мире свинью, образец для всех остальных свиней.

— О, спасибо, мсье, спасибо! — воскликнул мсье Кло дрожащим голосом, со слезами на глазах.

Мы сели за стол ровно в двенадцать часов, ибо, как хорошо известно во французских медицинских кругах, если ленч начнется после полудня, это может роковым образом отразиться на здоровье граждан Франции. Кулинарные щедроты мадам Кло были столь велики и разнообразны, что, уплетая сливовое суфле со сливками, за которым последовал восхитительный кантальский сыр, я нисколько не удивился, когда, посмотрев на часы, обнаружил, что уже четыре. Отказавшись от кофе и коньяка, сказал, что должен уехать, и добавил, что за всю жизнь не припомню такой трапезы. Мне было позволено запечатлеть три поцелуя на алых щечках мадам Кло (за Господа Бога, за Деву Марию и за Иисуса Христа, как мне кто-то объяснял), после чего я испытал сокрушительное рукопожатие Хуана и был окутан бородой мсье Кло. Напоследок хозяин взял с меня обещание вновь посетить эту деревню, чтобы воздать должное блюдам мадам Кло, когда я в следующий раз приеду во Францию.

Год спустя, направляясь на юг Франции, я на подъезде к Перигору вспомнил с легким чувством вины о своем обещании навестить мсье Кло с его Эсмеральдой. Взяв курс на Пти-Монбазияк-сюр-Рюссо, довольно скоро прибыл на место и остановился перед гостиницей «Три голубя». При виде меня Жан страшно обрадовался.

— Мсье Даррелл! — воскликнул он.— Мы уже думали, вы совсем забыли нас. Как я счастлив снова вас видеть!

— У вас найдется комната дня на два?

— Конечно, мсье. Лучшая в доме — ваша.

Он проводил меня в маленький уютный номер, где я переоделся, после чего спустился в бар выпить стаканчик анисовки.

— Ну, расскажите, как идут дела у вас и моих здешних друзей? — спросил я.— Как поживают мадам и мсье Кло, как поживает Эсмеральда?

Жан вздрогнул и уставился на меня вытаращенными глазами:

— Мсье не слышал?

— Не слышал? Что? Я только что приехал.

Для всякого жителя глухой деревушки местные новости так важны, что они не представляют себе, как это вы можете быть не в курсе.