Белламус любил начинать беседу с самого простого: со слов. Откровенно говоря, он и раньше знал, что означает кипсэнга. Он специально произнес это слово неправильно, чтобы получить от Адрас первый крошечный кусочек информации. Знал он и об анга и бадарра. Это был легкий способ разговорить информатора и проверить, насколько тот готов к сотрудничеству. Несмотря на простоту понятий, для их разъяснения требовалось прилагать некоторые усилия. Кроме того, затрагивая тему дружбы, Белламус рассчитывал на то, что Адрас станет позитивнее относиться к их разговору. После этого можно будет перейти к более сложным вопросам.

Какую ценность представляет дикая природа?

Чем анакимская память отличается от его собственной?

Почему анакимы не бегут от наступающей армии?

Почему, несмотря на свой суровый и бескомпромиссный образ жизни, они ни разу не восставали?

Каким образом осуществляется такое жесткое управление, если у них нет письменности?

Чтобы ответить на подобные вопросы, информатор должен был обладать исключительным умом, красноречием и, самое главное, желанием. Адрас в этом смысле была многообещающей кандидатурой, и Белламусу пришлось использовать все имеющиеся у него возможности, чтобы попытаться привлечь ее на свою сторону.

Здесь, к северу от Абуса – темной полоски воды, пересекающей Альбион, – изучать анакимов было проще, чем находясь по ту сторону. Оттуда Черная Страна казалась порождением ночного кошмара. Земли южного берега были тщательно возделаны и обработаны: местность поднималась уступами, образуя несколько упорядоченных уровней, на которых можно было выращивать урожай. В Черной же Стране плодородные земли цеплялись за крутые склоны гор или были настолько обезображены корнями гигантских деревьев, что на их окультуривание не приходилось надеяться. И все же анакимы явно не испытывали здесь никаких трудностей. Леса, которые сжигали сатрианцы, были переполнены призрачными руинами – каменными скелетами великих городов и храмов, некогда укрывавших древних созданий, проживавших на этих землях. Теперь зияющие останки домов стали прибежищами для гигантских короткомордых медведей, нападавших на фуражные команды – словно из солидарности с жителями деревень, скрытых среди деревьев. Сами деревни словно вырастали друг из друга, а анакимские дороги скрупулезно повторяли изгибы ландшафта. Их почти невозможно было заметить издали. Чтобы проложить дороги, не тронув холмы и деревья, анакимами проделывалась огромная работа. Они не прорубали прямые просеки, как это было принято на юге, а аккуратно огибали все встречающиеся на пути препятствия.

Эта земля обладала необыкновенной силой. Почва отличалась таким плодородием, что, если ее перевернуть, начинала гнить. Птицы, пролетавшие над головой, напоминали призраков. Крики животных, метавшиеся эхом среди деревьев, были настолько странными, что Белламус не мог вообразить, какие чудовища могли их издавать. Сон его, обычно глубокий и безмятежный, здесь наполнялся довольно затейливыми сновидениями. По ночам его разум тревожили огромные, как башни, тени, странные существа и необычные запахи. Приходил во сне и страх – такой сильный, какого Белламус никогда не испытывал наяву. Часто случалось так, что он взрагивал и просыпался (или думал, что проснулся), и тут же слышал странную неземную музыку, льющуюся из-за стен его палатки. Три раза он даже вскакивал в непроглядной ночи, выбегал наружу, спотыкаясь о полог, и среди клубящихся серебряных теней пытался высмотреть ее источник. Но каждый раз музыка медленно затихала, и он оставался стоять – тихий и одинокий в залитом лунным светом лесу, – размышляя над тем, не являлась ли она продолжением его ярких снов. Должно быть, это было именно так, поскольку от каждой ноты вздрагивало сердце, и Белламус не мог потом вспомнить ни малейшего фрагмента из услышанной мелодии. Все, что оставалось, – только воспоминания о тех чувствах, которые он при этом испытал.