Жесты и нарративы… представляют собой последовательность операций, проделанных над и с лексиконом вещей. Жесты – подлинные архивы города… Они каждый день перекраивают городской ландшафт. Они ваяют тысячи прошлых, которые, может быть, больше нельзя назвать по имени и структура которых больше не отражает опыта города… Бессловесные истории ходьбы, одежды, жизни или готовки еды формируют квартал за счет тех, кто ушел; они оставляют следы своих воспоминаний, которые больше не имеют места: детство, семейные традиции, безвременные уходы. Такова же и «работа» городских нарративов. Они постепенно превращают различные места в кафе, офисы и жилые здания… Оперируя лексиконом объектов и хорошо известных слов, они создают иное измерение, то фантастическое, то преступное, то страшное, а то легитимирующее. Именно так они делают город «правдоподобным», воздействуют на него с непостижимым размахом, который еще требуется оценить, и открывают его для путешествий. Они – ключи к городу, они дают пропуск к тому, что он есть: к мифу[6].

Конечно, подходы вроде описанных выше уже были взяты на вооружение другими исследователями и использовались для тонкого анализа города и его мифов. К примеру, Ричард Сеннет проследил захватывающую историю городского планирования, опыта городской жизни и его связи с модерностью, произведя тщательную деконструкцию развивающейся символики тела в западной культуре. Впрочем, его интересуют тела абстрактные или обнаженные или и абстрактные, и обнаженные одновременно; их вены, нервы и мышцы приспособлены к развитию транспортной системы, восприимчивы к неврозу безликой городской толпы или деформированы давлением политических режимов или институтов мегаполиса. Но в анализе Сеннета в целом отсутствует тело одетое и модное как означающее коммерческих, социальных и досуговых сфер города[7].

Достойных текстов, в которых следование моде выделялось бы в качестве центрального концепта городской культуры, немного, и я полагаю, будет справедливо предположить, что их авторы были прежде всего озабочены другими вопросами, нежели созданием истории города с опорой на вестиментарные привычки его обитателей: Валери Стил, написавшая материальную историю парижской индустрии моды и ее глобального доминирования; Элизабет Уилсон, с ее историей женского опыта существования в городской среде, который по большому счету определялся опасностями и ограничениями, так что моде отводилось в этой работе место всего лишь одного из феноменов, которые привносили в этот опыт удовольствие и ощущение неловкости; и Марк Уигли, изучивший чувства вины и обязанности, которые архитекторы-модернисты, планировавшие города в начале XX века, испытывали по отношению к феминизированной сфере моды[8]. Итак, до сих пор использование в качестве инструмента для анализа столичной культуры отношений между модой, пространством, временем и местом не считалось достаточно значимым, чтобы посвящать ему отдельное исследование.