В те дни Ходжа размышлял о том, как создать еще более крупный механизм, который позволил бы заводить и отлаживать часы не раз в неделю, а по меньшей мере раз в месяц; впоследствии он надеялся усовершенствовать этот механизм так, чтобы часы для определения времени намаза достаточно было отлаживать всего раз в год, и выход видел в том, чтобы найти силу, позволяющую приводить в движение механизм, который становился бы все больше и тяжелее по мере увеличения промежутков между заводом часов. Тут он узнал от своих друзей из муваккитхане, что паша вернулся из Эрзурума.

На следующее утро Ходжа отправился к паше с поздравлениями. Тот заметил его в толпе гостей, проявил интерес к его изобретениям и даже спросил обо мне. Ночью мы разобрали часы и собрали их заново, добавили кое-что в модель Вселенной, раскрасили звезды. Ходжа прочитал мне на память отрывки из выученной им речи о логике движения небесных тел, которую усыпал пышными поэтическими оборотами, чтобы произвести впечатление на слушателей. Под утро, пытаясь справиться с волнением, он отбарабанил эту речь еще и задом наперед, затем погрузил в нанятую телегу наши механизмы и отправился в дом паши. Я удивился, увидев, какими маленькими кажутся в одноконной повозке часы и модель Вселенной, составные части которых несколько месяцев загромождали наш дом. Вернулся Ходжа очень поздно.

Когда механизмы выгрузили из телеги и принесли в сад, паша осмотрел эти странные предметы с неприятной холодностью старика, не расположенного смеяться над шутками. Ходжа тут же произнес свою вытверженную наизусть речь, а паша вспомнил обо мне и изрек слова, которые через несколько лет скажет султан: «Это он тебя всему научил?» – и только. «Кто?» – ответил Ходжа, чем сильно удивил пашу, но тут же сообразил, что речь идет обо мне. Паша назвал меня ученым дураком. Пересказывая все это, Ходжа думал не обо мне – мыслями он был еще в доме паши. Он упрямо повторил, что все это его собственные открытия, но паша ему не поверил; паше словно бы хотелось изобличить преступника, и он никак не желал согласиться с тем, что преступник – его любимец Ходжа.

Итак, вместо того чтобы повести беседу о звездах, они говорили обо мне. Разумеется, подобный оборот дела Ходже никак не мог понравиться. Он замолчал, паша отвлекся, заговорил с другими гостями. За ужином, когда Ходжа снова попытался рассказать о звездах и своих открытиях, паша сказал, что пытается вспомнить мое лицо, но в памяти всплывает только лицо Ходжи. В разговор вступили другие гости и пошли болтать о том, что у каждого человека есть двойник. Приводили самые разные, порой неправдоподобные примеры, вспоминали о близнецах, которых путали их собственные матери; о людях, до того похожих друг на друга, что при встрече их охватывал страх, но они, словно околдованные, уже не могли друг с другом расстаться; о разбойниках, которые занимали место порядочных людей. После ужина, когда гости стали расходиться, паша велел Ходже задержаться.

Ходжа снова заговорил о своем, паша поначалу скучал и даже, казалось, был недоволен тем, что его пичкают какими-то непонятными и запутанными сведениями, но потом, выслушав речь Ходжи в третий раз и понаблюдав, как стремительно вращаются Земля и звезды в нашей модели, он вроде бы что-то понял – по крайней мере, принял немного более благосклонный вид и сделался внимательнее. Тогда Ходжа в очередной раз с жаром повторил, что звезды вращаются не так, как все думают, а вот так – как показано в модели. «Ну и хорошо, – в конце концов промолвил паша, – я понял. Очень может быть, что так оно и есть. Почему бы и нет?» Ходжа замолк.

Я подумал, что они, должно быть, долго молчали. «Почему он остановился, почему не продолжил?» – пробормотал Ходжа, глядя в окно на погруженный во тьму Золотой Рог. Если это был вопрос ко мне, то ответа на него у меня тоже не имелось. Я, правда, подозревал, что у Ходжи есть соображения насчет того, каким могло быть продолжение беседы, но вслух он ничего не сказал.