Рука продвигается к ягодицам, но по пути почтительно задерживается на пояснице, как это делают руки хорошо воспитанных мужчин из определенного круга. Те, к которым привыкла Роксанна, набрасываются на ее зад неистово, чисто дети, порой это даже трогательно. Другая рука Гранье прокладывает путь под ее волосами и скользит по затылку; это очень приятно, даже больше, чем приятно… Желание поднимается грубо, яростно, и у нее вырывается тихий вскрик удивления и удовольствия. От этой ласки, такой глупой, парни, которых она приводит к себе, почти никогда так не делают. Это тоже изыск, она забыла, до чего это приятно, как и вкус старого чистого солода. Рука, занимающаяся ягодицами, спускается очень медленно, вот она добралась наконец до самого низа, туда, где плоть такая нежная, дряблая у иных женщин, но не у Роксанны. Ягодицы – ее гордость. Пусть он щупает их, пусть мнет, как хочет, законник. Она не возражает. Губы Гранье на ее шее, они нежные и крепкие одновременно, почти идеальные. Рот адвоката покрывает ее горячими влажными поцелуями и добирается наконец до ее губ. И так прекрасно, так долго, так совершенно синхронно сливаются их губы, языки, дыхание. Нечасто первый поцелуй приводит вас в такое состояние. Может быть, еще и потому, что на самом деле Роксанна хочет этого поцелуя уже несколько часов, с маленького зала в крематории, когда Гранье повернулся к ней, такой безупречный в своем дорогом костюме в тонкую полоску. Роксанна вдруг замечает, что стоит неподвижно, свесив руки вдоль тела, как кукла или целка-недотрога. Что подумает о ней этот умелый мужчина, так изысканно ее тискающий? Но ей не хочется ничего делать, только стоять вот так, расслабившись, принимая ласки и поцелуи. Но не так это происходит обычно между мужчиной и женщиной, когда они впервые вместе. И она решается погладить ему затылок одной рукой, а другую запускает между ног, но без особого убеждения. Ей не хочется оказаться сразу с пенисом в вагине, лучше пусть он еще ее трогает, целует в затылок, сюда, да; сюда, еще, и сюда, под плывущую музыку Штрауса… Но Гранье явно не намерен ждать. Он уже спустил брюки и задирает ей платье. Больше потому, что она не хочет заканчивать так скоро, чем из уважения к ребенку, Роксанна чуть отстраняет Гранье и говорит:

– А Стелла? Что, если она сейчас войдет?

– Вы правы, – шепчет мужчина. – Идемте.

Ей нравится, что он продолжает говорить ей «вы», после того как потискал ее ягодицы. Он ведет ее в соседнее с кухней помещение, большую белую прачечную такого же межгалактического вида. Дом Александра – это, должно быть, большой корабль, готовый отчалить в космические пространства в день, когда все станет совсем плохо. Но никто об этом не знает, кроме Александра, а он умер.

Гранье подталкивает ее, целуя, к стиральной машине. Приподнимает, помогая сесть, раздвигает ей ноги и входит в нее. Как в масло. Она бы предпочла, чтобы это не было так легко, чтобы ему пришлось ее подготовить, пальцем, может быть, ртом, но, наверно, она слишком многого хочет. Войдя в нее, Гранье становится похож на большинство мужчин, с которыми она спала. Проникновению почти всегда не хватает чего-то нечаянного, нежданного, думает она, пока он движется взад-вперед в размеренном и уже скучном ритме. Она не находит слов, чтобы выразить свое разочарование. Почти всегда этому недостает… слияния? Да, вот именно, слияния. Всякий раз у нее это чувство, что две сущности никак не могут встретиться, мечутся, каждая в плену у себя самой, своей неспособности соединиться с другим. Как жидкости, которые никогда не смешаются, потому что их молекулы не созданы для этого.