Способность разговаривать с мертвыми отличала ее от остальных людей и в то же время придавала ей отстраненный и неприступный вид, возбуждавший и привлекавший мужчин, словно они догадывались, что им никогда ее не заполучить. Вот почему с того времени, как Айза Пердомо осознала, что превратилась в женщину, она чувствовала себя загнанным зверем, которому, казалось, никто не намерен давать передышки.

— Порой мне хочется изуродовать себе лицо или отрезать грудь, — совершенно откровенно признавалась она матери. — Только тогда все успокоились бы. Зачем мне все это — то, чем меня наделила природа или кто бы там ни был, — если это вынуждает меня сидеть взаперти, словно я какая-нибудь прокаженная, и приносит нам всем сплошные несчастья? Прямо напасть какая-то!

Аурелия старалась заставить ее выкинуть эти мысли из головы, однако в глубине души была вынуждена признать, что действительно, не будь ее дочь так красива, жили бы они себе и не тужили на Лансароте, и Абелай Пердомо, двухметровый здоровяк, которого она так любила, не погиб бы в море.

Но никто не был виноват в том, что Айза такой уродилась. Ни она сама, ни ее родители, ни далекая прабабка, унаследовавшая магические чары от Армиды — та была первой колдуньей, обосновавшейся на Канарах, и, по преданию, от нее и передавались потомкам сверхъестественные способности.

Но как от них избавишься?! Изуродовать лицо или отрезать грудь, как в тяжелые минуты предлагала сама Айза? Такое можно ляпнуть лишь сгоряча, и они обе это понимали. Только время было властно над красотой Айзы Пердомо, и, пока ее собственная природа не разрушит изнутри совершенную гармонию ее тела, она обречена жить в нем, как бы тяжело ей ни приходилось.

— Когда мы покинем этот район, все будет по-другому, — неустанно повторяла Аурелия. — Потерпи, дочка! Всего лишь немного потерпи.

Однако Айза знала, что ничего не изменится: мужчины везде одинаковы — да ты хоть океан переплыви! — и она так и останется жертвой своей красоты и своего Дара, сколько бы ей ни пришлось колесить по свету.

И не одна она это понимала. Братья, привыкшие к тому, что, став женщиной, их сестра порождает бурю, где бы ни оказалась, с каждым разом все яснее сознавали, что огромный город, этот новый Вавилон, в который их забросила судьба, меньше всего годится на роль прибежища для такой девушки, как Айза.

Стройка, на которой они работали, где архитектором был немец, прорабами — креолы, бригадирами — итальянцы, а каменщиками и разнорабочими — венгры, поляки, португальцы, колумбийцы, испанцы и турки, как нельзя лучше отражала происходившее вокруг. Нашествие народов было таким стремительным и бурным, что приезжие не успевали сформировать новое общество со своим собственным укладом и обычаями, а каждая группа, даже отдельный человек стремились навязать свои правила и свой образ жизни.

То, что в одном районе было хорошо, уже на соседней улице считалось плохо. То, что каким-то сообществом воспринималось благожелательно, в соседнем выглядело зазорным. Бога, которому молились одни, проклинали жившие напротив. И при этом все уверяли друг друга, что стремятся создать новую нацию!

И если для одних это действительно была новая родина, с которой они связывали все свои помыслы, пустив здесь корни и навсегда забыв разрушенную Европу, то другие ненавидели эту страну. Их волновало лишь то, как заработать денег и вернуться в отчий край, по которому они тосковали и с которым, сколько бы воды ни утекло, все еще были накрепко соединены незримыми нитями.

С точки зрения этих людей, Венесуэла, место их временного пребывания, не заслуживала уважения, и им не хотелось прилагать каких-либо усилий, чтобы приспособиться к обстановке или хоть как-то ее изменить ее к лучшему. Они намеревались выжать из нее все, что можно, и уехать, выкинув ее из головы и даже мысленно не поблагодарив за то, что однажды, когда они были на грани отчаяния, эта страна распахнула перед ними двери, позволив начать новую жизнь.