Скорее всего первый в жизни человека бой быков окажется неудачен с артистической точки зрения, раз уж замечательными должны быть и матадоры, и быки; сочетание из матадора-артиста и плохого быка не дает интересного боя, так как матадор, умеющий произвести самое яркое впечатление, не станет проделывать виртуозные вещи с быком, который не атакует в лоб. Вот и получается, что если бык неудачен, если в нем видна лишь свирепость, а не великолепие, то на него нельзя положиться, он сдержан или непредсказуем; лучше, когда с такими быками имеют дело многоопытные, бесхитростные и отлично знающие свое ремесло матадоры, но никак не артисты. Такие матадоры и с трудным животным дадут зрелище надлежащее, а раз от быка исходит дополнительная опасность, для преодоления которой требуются дополнительное мастерство и смелость, чтобы достойно подготовить быка и убить его, такой бой интересен даже полнейшему новичку. Зато если умелый, отважный и сведущий матадор столкнется с настоящим торо браво, то есть храбрым боевым быком, тем самым, который нападает в лоб, который откликается на все поддразнивания и вызовы, который лишь раззадоривается от боли и обладает тем техническим качеством боевого порыва, кое испанцы именуют словом «благородство», в то время как матадор всего лишь храбр и бесхитростен, не владеет волшебством гибкого запястья и зрением художника, которые в сочетании с истинно боевым быком и породили скульптурную пластику современной корриды, то этот матадор садится в лужу: он обеспечивает пусть честное, но ничем не примечательное зрелище и все ниже катится по лестнице коммерческого рейтинга, в то время как в толпе из работяг, получающих, скажем, не больше тысячи песет за год, раздается, причем совершенно искренне: «Эх, я бы и сотню монет выложил, лишь бы поглазеть на Каганчо с этим быком!» Каганчо – цыган, подвержен приступам трусости, в нем совершенно отсутствует бесхитростность, он нарушает все заповеди матадора, как писаные, так и неписаные, однако стоит ему заполучить быка, в котором он уверен (а такую уверенность он испытывает крайне редко), как он начинает проделывать с ним вещи, свойственные всем матадорам, но невиданным доселе образом. Порой Каганчо стоит совершенно неподвижно, будто вросшее в землю дерево, держится с надменностью и грациозностью, которые так свойственны цыганам; плащ развернут во всю ширину, и он перекидывает его перед бычьей мордой словно яхтенный парус – до того медленно, что искусство боя быков, которое не является искусством академическим лишь потому, что оно неперманентно, в заносчивой медлительности вероник, затягивающихся будто на целые минуты, становится перманентным. Вот вам образчик цветистого бумагомарательства наихудшего свойства, – и все же без него не обойтись, когда надо передать ощущение, а у того, кто никогда этого не лицезрел, простая констатация не вызовет переживаний. Читатель, видевший корриду, волен пропустить эти вычурные пассажи и сразу перейти к фактам, которые куда сложнее вычленить и сформулировать. А факт заключается в том, что цыган Каганчо порой способен своими волшебными запястьями исполнить традиционные движения настолько вкрадчиво, что они так же отличаются от традиционной корриды, как замедленная киносъемка – от съемки обычной. Будто ныряльщик научился управлять скоростью полета, и вот он продлевает свой прыжок «ласточкой», который быстротечен и резок в жизни, хотя на снимках напоминает планирование; он и впрямь превращает его в долгое скольжение на манер тех прыжков и скачков, что мы порой проделываем во сне. К другим матадорам, чьи запястья обладают или обладали этой же способностью, относятся Хуан Бельмонте, а также Энрике Торрес и Феликс Родригес; они периодически демонстрируют подобное волшебство с плащом.