Можно бы решить, что старик просто посмеялся над законниками – ибо разве это завещание? Однако некоторые положения документа придавали ему немалую важность. Завещатель рассудил, что обоим внукам, один из которых являлся сиротой, а другой остался без отца, да, почитай, и без матери, придется взрослеть без родительского надзора во времена великого разброда и шатаний. И пятьдесят тысяч (составлявших не все наследство, но основную его часть) он весьма мудро передал под контроль попечителей до того дня, когда Дереку (или, за отсутствием его, Найджелу) исполнится двадцать пять лет. Пока же мальчики были редкими гостями в доме деда, да и едва ли желанными; до срока усвоенная ими скучающая манера раздражала старика тем сильнее, что в ту пору почиталась общепринятой. Возможно, характер внуков – по принципу отторжения – сформировался под влиянием осточертевших громов и молний по адресу политики, искусства, морали, религии. Дерек в основном жил на юге Франции у старых друзей семьи, которые ни в чем его не стесняли, легкомысленно извиняя себя тем, что «у мальчишки все равно будут деньги». Найджелу, у которого после замужества матери не сложились отношения с новой родней, едва ли жилось лучше: он чувствовал себя изгнанником дома, недооцененным бунтарем в школе и, питая трогательные иллюзии относительно собственной оригинальности, ударился в эстетство.

Виделись кузены редко, что до, что после смерти деда; характер обоих не располагал к тому, чтобы они стремились к совместному времяпрепровождению. Они учились в разных школах, которые я не собираюсь называть – ведь нынче у школ имеется репутация, которую недолго и потерять. Но у Оксфорда, хотя его критики в последнее время неласковы, слишком мощные тылы, чтобы он нуждался в защите анонимности. Оба поступили в более почтенного возраста университеты, оба в колледж Симона Волхва[2]. Отсев при принятии в колледж – тайна, каковой и должно являться избрание, но два года, бездарно проведенные там Дереком, могли бы заставить преподавателей задуматься о том, стоит ли рисковать и ставить эксперимент теперь уже с Найджелом. Правда, Дерек был обычным человеческим существом, хоть и склонным к меланхолии и экстравагантным до идиотизма; его отличала также неизменная регулярность в приобретении положения риз. Нужно признать, ничто в нем не предвещало нестерпимой аффектации Найджела.

Беспутство Дерека было отмечено той убогой, неповоротливой фантазией, которая может инфицировать молодежь в любом столетии. Если он без удержу предавался азартным играм, то лишь потому, что никто не удосужился ознакомить его с другими способами убить время до достижения двадцати пяти лет. Если напивался, то с поспешностью глупца, стремящегося забыть и скрыть собственную скучность. Его костюм, манеры, приятели – все было из лошадиного мира, но вкуса не было ни к лошадям, ни к умению на них ездить, только ржал он иногда, как лошадь. Юноша беспрерывно конфликтовал с деканом. Однако в его беспорядочности просматривался порядок: заранее было точно известно, когда он напьется и до какой стадии, а ведь научные головы ценят систематичность в любой сфере. Для устроения бесчинств Дереку не хватало мозгов; чтобы носить камень за пазухой, он был слишком ленив (так казалось); штрафы, запреты покидать территорию колледжа, временные отчисления он принимал с благодушием школьника, который «умеет переносить наказания». Он не доставил университету особого беспокойства, и, возможно, за все время пребывания там у него не было ни одного врага за исключением двоюродного брата.