Поведение Рузвельта улучшилось, и папа, хорошо при этом заработав, продал его людям, которые решили переехать в Калифорнию. Папа никогда ни в чем не винил лошадей, но и не испытывал к ним излишней сентиментальной привязанности. «Если не можешь остановить лошадь – продай ее, ну а если не можешь продать – застрели».

Я занималась не только лошадьми. У меня была и другая обязанность – кормить кур и собирать яйца. У нас было два десятка куриц и пара петухов. Утром я давала им пару горстей кукурузных зерен, объедки с нашего стола и добавляла извести в их воду, чтобы яичная скорлупа была тверже. Весной, когда наседки хорошо неслись, я в неделю собирала по сотне яиц. Двадцать пять или тридцать штук мы оставляли себе, а остальные я раз в неделю отвозила в Тойю и продавала владельцу продуктового магазина мистеру Клаттербаку – маленькому человечку, который носил зажимы на рукавах и расписывал стоимость покупок на коричневой бумаге, в которую эти покупки и заворачивал. Он платил мне по центу за яйцо, а продавал их по два цента за штуку, что мне казалось страшной несправедливостью, потому что я делала все: кормила кур, собирала яйца и привозила ему товар. На все мои возражения мистер Клаттербак отвечал: «Прости, девочка, но мир устроен так, а не иначе».

Я стала продавать яйца павлинов. Было приятно, что на этих птицах можно хоть как-то заработать. Я надеялась, что цена на яйца павлинов будет выше, потому что их яйца были вдвое больше, но мистер Клаттербак все равно давал мне за них один цент. «Яйцо – это яйцо», – сказал он. Я решила, что этот скряга обманывает меня, потому что я девочка, но изменить цену не была в состоянии. Так все в этом мире устроено.

Папа считал, что мне полезно ездить в город и торговаться с мистером Клаттербаком о цене яиц: я улучшала свои познания в математике и училась искусству ведения переговоров. Все это, по словам папы, должно было помочь мне найти смысл моей жизни. Папа был философом, и у него была теория смысла и цели. Папа считал, что все в жизни должно иметь смысл и выполнять свое предназначение. Иначе ты просто попусту занимаешь место на этой планете и бесполезно растрачиваешь свое время.

Именно поэтому папа никогда не покупал своим детям игрушки. Он говорил, что игрушки – это пустое времяпрепровождение. Вместо того чтобы играть в куклы, девочки должны заниматься уборкой в настоящем доме и следить за настоящими детьми, потому что предназначение девочки – стать матерью.

Однако папа не запрещал нам играть. Время от времени вместе с Бастером и Хелен я отправлялась на ранчо Динглеров, чтобы поиграть в бейсбол с их детьми. Нас было слишком мало, чтобы составить две команды с полным набором игроков, поэтому мы выдумывали разные собственные правила. Одно из таких правил: бегущего между бейсами игрока можно было «выбить», попав в него мячом. Когда мне было десять лет, один из мальчишек Динглеров так сильно попал мне в живот мячом, что боль не проходила даже, когда мы вернулись домой. Папа отвез меня в Тойю к парикмахеру, который иногда подрабатывал хирургом. Парикмахер сказал, что у меня лопнул аппендицит и мне срочно нужно ехать в больницу в Санта-Фе. Мы уехали на ближайшем дилижансе, который туда направлялся. Уже по пути в Санта-Фе я начала бредить. Я пришла в себя на следующее утро в больнице. На животе у меня были швы, а у кровати сидел папа.

«Не переживай, ангел мой», – сказал он и объяснил, что аппендикс, слепая кишка, – это рудиментарный орган, существование которого не имело никакого смысла. Если бы я сама могла выбрать, какой орган потерять, то избавляться надо было именно от него. Однако, продолжил папа, я чуть было не рассталась с жизнью. И ради чего? Игры в бейсбол? Если я хочу рисковать жизнью, стоит делать это со смыслом. Я согласилась с папой. Оставалось только понять, в чем смысл моей собственной жизни.

Мама часто говорила, что, если ты хочешь напомнить себе, что Господь тебя любит, надо увидеть рассвет.