Ричард помогал ухаживать за дочерью, часами сидел возле собственноручно сколоченной им колыбели, которая благодаря шарнирам покачивалась плавно и бесшумно. На четвертый день после начала лихорадки появились пятна – багровые гнойники, в середине которых сидели будто свинцовые пули. Ими были усыпаны лицо, руки до локтей, голени и ступни. Омерзительное, жуткое зрелище. Ричард разговаривал с малышкой, успокаивал ее, держал за мечущиеся ручонки, пока Пег и Мэг меняли белье и омывали маленькие ягодицы – сморщенные и высохшие, как у старухи. Но жар не утихал, волдыри лопались, оставляя рытвины, а жизнь в малышке теплилась еле-еле, как пламя свечи на ветру.

К тому времени кузен Джеймс-священник изнемог от множества заупокойных служб. Но поскольку родственные чувства были сильны у всех Морганов, он отпел трехлетнюю Мэри Морган, строго следуя обрядам англиканской церкви. Чуть не падающая от усталости, отягощенная животом Пег тяжело опиралась на руки тетки и свекрови, а Ричард безутешно рыдал, никому не позволяя приблизиться к нему. Его отцу, которому не раз довелось переживать смерть детей – а кто избежал этой участи? – такое проявление чувств казалось унизительным, недостойным мужчины. Но Ричарда не заботило то, что подумает о нем отец. Он ничего не замечал. Его крошка Мэри умерла, а он, который с радостью отдал бы за нее жизнь, остался в живых и испытывал щемящее чувство одиночества. Нет, Бог вовсе не добр, не благ и не милосерден. Бог – чудовище, более злобное, чем дьявол, который хотя бы не притворяется воплощением добродетели.

Дик и Мэг Морган искренне радовались тому, что вскоре Пег предстояло родить второго ребенка. Лишь появление нового малыша могло бы утешить Ричарда.

– Он может возненавидеть младенца, – тревожилась Мэг.

– Только не Ричард! – фыркнул Дик. – Он слишком чувствителен.

Дик оказался прав, а Мэг ошиблась: Ричард Морган во второй раз погрузился в океан любви, уже имея представление о том, как неизмерима его глубина. Он знал, как велик этот океан, как свирепы его штормы, понимал, что океан любви вечен. Ричард поклялся, что на этот раз научится держаться на плаву и перестанет попусту растрачивать силы в борьбе. Но решимости хватило ему всего на одну минуту, пока он вглядывался в лицо сына, рассматривал пухленькие ручонки, слышал биение сердца нового существа, поселившегося в юдоли скорбей. Кровь от его крови, кость от его кости, плоть от его плоти.

В те времена женщинам не полагалось выбирать имена своим детям. Эта задача была возложена на Ричарда.

– Назови его Ричардом, – посоветовал Дик, – по традиции.

– Ни за что. У нас в семье уже есть Дик и Ричард, как же мы будем звать малыша – Диконом или Ричем?

– А я бы хотела, чтобы его звали Луи, – невзначай заметила Пег.

– Еще одно имя католиков! – возмутился Дик. – И лягушатников!

– Я назову его Уильямом Генри, – решил Ричард.

– Биллом, в честь дяди? – переспросил довольный Дик.

– Нет, отец, не Биллом. И не Уиллом. Не Уилли, не Билли и даже не Уильямом. Его будут звать Уильям Генри, о нем узнают все, – заявил Ричард так решительно, что на этом спор и закончился.

Сказать по правде, это решение было благосклонно воспринято всем кланом. Тому, кто носит имя Уильям Генри, суждено стать великим человеком.

Свое мнение Ричард высказал вслух, показывая новорожденного сына мистеру Джеймсу Тислтуэйту. Тот только фыркнул.