Он перестал размахивать руками. На лице его появилось пристыженное выражение. Он впился в меня взглядом.

– Я слышал, как они пели.

– Кто?

– Дети! Все эти… – Он сделал беспомощный жест в направлении неосвещенных гробов.

– Тебе приснилось, – сказала Пембри. Голос у нее слегка дрожал. – Я все время была рядом с тобой. Ты спал и не мог ничего слышать.

– Все дети мертвы, – продолжал он. – Все. Они не знали. Откуда им было знать, что они пьют яд? Кто способен дать яд собственным детям? – Я убрал руку с его плеча. Он посмотрел на меня. – У вас есть дети?

– Нет, – ответил я.

– Моей дочке полтора года, сыну – три месяца. С ними нужно быть очень осторожными и терпеливыми. Знаете, у моей жены это очень хорошо получается. – Я только теперь заметил, что по лбу у него катится пот. – Но я тоже справляюсь, то есть на самом деле я не очень хорошо, черт меня побери, понимаю, что делаю, но я никогда не причинил бы им вреда. Я держу их на руках, пою им песенки, а если бы кто-нибудь попробовал их обидеть… – Он схватил мою руку. – Кто мог дать яд детям?!

– Ты в этом не виноват, – сказал я.

– Они не знали, что это яд. Они и сейчас этого не знают. – Он притянул меня к себе и прошептал на ухо: – Я слышал, как они пели.

Будь я проклят, если от его слов у меня по спине не поползли мурашки.

– Я проверю, – пообещал я ему, срывая со стены фонарь и направляясь по центральному проходу.

Была и практическая причина проверить его слова. Как ответственный за груз, я знал, что необычный звук означает непорядок. Рассказывали, как один экипаж во время полета постоянно слышал кошачье мяуканье, доносившееся откуда-то из трюма. Стюард не смог найти кошку и решил, что она сама объявится, когда самолет разгрузят. А оказалось, что мяукающий звук издавал ослабший крепежный ремень, который лопнул, едва шасси коснулось посадочной полосы, освободив три тонны разрывных снарядов, что сделало приземление весьма впечатляющим. Странные звуки означают опасность, и я был бы круглым дураком, если бы не выяснил, в чем дело.

Идя по проходу, я трогал все скобы и сетки, останавливался, прислушивался, проверял, не сдвинулся ли груз. Я прошел в конец салона, исследовав всю правую сторону, потом обратно, осмотрев левую, даже проверил грузовой люк и ничего не обнаружил. Все было надежно закреплено, я сделал свою работу, как всегда, на совесть.

Вернувшись к своим пассажирам, я увидел, что Эрнандес плакал, закрыв лицо руками. Пембри, сидя рядом, гладила его по спине, как гладила когда-то меня моя мама.

– Все чисто, Эрнандес. – Я повесил фонарь обратно на стену.

– Спасибо, – ответила за него Пембри. – Я дала ему валиум, теперь он должен успокоиться.

– Просто проверка безопасности, – сказал я. – А теперь вам обоим надо отдохнуть.

Вернувшись к своей койке, я увидел, что она занята вторым бортинженером Хедли. Я лег на нижнюю, под ним, но сразу заснуть не смог. Я старался не думать о том, почему гробы оказались в нашем самолете.

Груз – это эвфемизм. От плазмы крови до взрывчатых веществ большой мощности, от лимузинов секретных служб до золотых слитков – ты таскаешь и пакуешь все это, потому что это просто твоя работа, и нужно сделать все возможное, чтобы ее ускорить.

Просто груз, думал я. Но это были целые семьи, убившие себя… Черт, я был рад вырвать их тела из этих джунглей и вернуть домой, их семьям, но медики, прибывшие на место первыми, все те, кто работали на земле, и даже наш экипаж, мы все появились слишком поздно, чтобы сделать для них что-то большее. В некоем туманном, неопределенном смысле я думал о том, что когда-то у меня будут дети, и меня бесило, если я слышал, что кто-то невольно причинил детям зло. Но ведь эти родители поступили так умышленно!