Окно здесь было расположено так высоко, что надо было забираться на унитаз, чтобы открыть его. А свет из него падал на лицо стоящего у умывальника перед зеркалом человека под ужасно неудобным углом, из-за чего отражение в нем всегда выглядело безнадежно серым и жалким. Любой выглядел в этом зеркале на много лет старше, чем был на самом деле.

Именно оно заставило Катрин в это утро избегать ванной. Еще больше, чем мерзкий вид этой комнаты, от которого захватывало дух, ее раздражал сегодня взгляд на собственное лицо – впрочем, как и во все предыдущие дни тоже. В последние недели она чувствовала себя немного лучше, но прошлой ночью проснулась от чувства жжения на лице. Было такое ощущение, что в жар бросило не все ее тело, а только кожу. Мишо тихо застонала, уткнувшись в подушку, и с трудом удержалась от того, чтобы не впиться ногтями обеих рук себе в щеки и в отчаянии не сорвать клочками кожу с черепа. Опять все началось… А ведь она каждый раз, снова и снова, надеялась во время ремиссии, что на этот раз болезнь окончательно покинула ее, остановилась и решила довольствоваться тем, что уже натворила! Каждый раз Катрин мечтала, чтобы у Бога – или кто там за всем этим стоит? – пропало желание мучить ее, чтобы он наконец удовлетворился своим разрушительным делом и выбрал себе новую жертву. Но всякий раз эта надежда оказывалась обманчивой. С интервалом в несколько недель – в лучшем случае это могло быть два-три месяца – у нее на лице за ночь появлялась угревая сыпь. Она предательски щадила спину, живот и ноги и полностью концентрировалась на лице и шее, разражаясь во всю свою мощь именно там, где Катрин не имела никакой возможности скрыть эти отвратительные гнойные прыщи. Сыпь цвела несколько дней, а потом медленно затихала, оставляя рубцы, ямки, выпуклости, покраснения и неопределенного цвета пятна. Мишо страдала от этой болезни с тринадцатилетнего возраста, и сегодня, в свои тридцать два года, выглядела так, словно ее жестоко избили. Она была обезображена даже в те периоды, когда болезнь затихала. Но в эти дни ей удавалось кое-как скрыть следы прыщей под толстым слоем крема и пудры. А в период обострения это не имело никакого смысла – косметика только ухудшала дело.

Ее лицо по-прежнему чесалось, и тонкие стены ее мрачной, старой квартиры вскоре стали так раздражать ее, что она решила, несмотря ни на что, все-таки выйти на улицу и позавтракать в каком-нибудь кафе на портовом бульваре. Ее квартира, расположенная в доме на одной из узких, темных улочек старого города Ла-Сьота́, имела такую угнетающую атмосферу, что порой Катрин едва выдерживала ее. Летом, когда весь этот край стонал от жары, там было еще довольно приятно, но осенью и зимой в квартире царила атмосфера глубочайшей депрессии.

Мишо надела легкое пальто и набросила на шею шарф, а затем подтянула его вверх, попытавшись прикрыть им подбородок и рот. Улочка, на которую она ступила, была влажной и едва освещенной. Дома стояли близко один к другому и казались склонившимися друг к другу. Шел непрерывный мелкий дождь. Катрин стремительно шла с опущенной головой через улицу, на которой, к счастью, в это раннее утро и в плохую погоду почти не было людей. Навстречу ей двигался пожилой мужчина, вытаращив на нее глаза, и она заметила, что ее шарф соскользнул с подбородка. Мишо знала, как отталкивающе выглядит ее кожа. Вряд ли она могла упрекнуть людей за то, что те шарахались в сторону, увидев ее.