– Мой сын Тома – студент-медик, – сообщила она. – Он на четвертом курсе. Лучший на потоке.

Это ее не могло спасти, но если ей так легче…

Когда врач закончил перечислять предстоящие ей радости – она по-прежнему улыбалась, – он протянул ей направление, ТО САМОЕ знаменитое направление.

– Что это?

– Направление в мастерскую, изготавливающую парики. Вот увидите, там прекрасные мастера.

Парик. Слово было сказано.

Она выпустила из рук сумку, разжала челюсти, сбросила маску и заплакала в первый раз. Она была еще молода, а плакала как старушка, тихонько, мелко всхлипывая.

Я поднял глаза: у нее были великолепные волосы. Ни одной седой ниточки в роскошной красноватой массе ее шевелюры. И тугой узел, в который она собирала волосы уже много лет.

Теперь, когда эта женщина, которую я назвал Жар-птицей, надевает больничную сорочку, она напоминает большой парус на мачте из костей. Что я имею против парусников? Они всегда уходят в открытое море…

18 часов,

внизу, бокс 3

Меня ждала пациентка, юная послушница Мари-Колит. Она не говорила, а шептала. Похоже, она была уверена, что Бог повсюду и слышит абсолютно все. Она явно боялась того, что Он может услышать. Даже здесь, в третьем боксе нашей больницы.

Она говорила медленно, тяжело ворочая языком… Только бы не заснуть.

– Я… молилась… и вдруг… почувствовала… присутствие… и тут… ОЙ!

Никогда прежде “ой!” не звучало так убедительно. Она произнесла это “ой!”, как священник, смущенный исповедью, восклицает: “Батюшки-светы!”

Я спросил:

– Ну хорошо, “ой!”, а потом?

– Я почувствовал, что у меня запор.

– Что?

– В груди затрепетало, и кишечник застопорился. Ой!

– Острый запор?

– Да, именно так, острый запор. Ой! Как будто Господь мне явился!

– Через желудочно-кишечный тракт?

– Да, а еще у меня по всему телу побежали мурашки.

И, подтверждая мои предположения, прошептала:

– Господь повсюду.

Той ночью, вместо того чтобы наконец разрешить палестино-израильский конфликт, Господь решил подвергнуть мучениям толстый кишечник юной послушницы. Пути Господни неисповедимы.

Я всегда теряюсь перед проявлениями воли Божьей: мне было бы неприятно нарушить ее и спасти юное создание от суровой кары – острого запора. Что Господь сотворил, скромному интерну не переделать. Я страшный трус, а потому позвал на помощь медсестру из отделения психиатрии: если возникнут проблемы, она договорится с Господом напрямую. У нее их там целых два, и каждый уверяет, будто он Иисус из Назарета.

Я отворил дверь третьего бокса, вышел, закрыл за собой дверь, взялся за ручку двери шестого бокса, толкнул дверь, вошел, закрыл за собой дверь шестого бокса. В отделении скорой помощи иногда словно разыгрывается сцена из водевиля. Не хватает только шкафа со спрятанным любовником. В иные дни вместо оперетты у нас дают античную трагедию. Больница как театр: здесь все поют о себе, о своих намерениях и переживаниях. Хорошо это или плохо, но больница напоминает печь алхимика, куда попадает человечество, больное от жизни.

Я прохаживаюсь по этой сцене, пою о том, что вижу в жерле печи, где люди страдают, смеются, трансформируются. А другие, склонившись над ними, отчаянно сражаются, то побеждая, то проигрывая.

Здесь любовь, гнев, смех, страх, надежда. И в центре – люди. И истории, которые я рассказываю, – это Жизнь.

Воспой, о муза, людей и их истории, человека лежащего и человека, стоящего на ногах! Воспой мадам Рекорд, шестьдесят шесть лет, бокс 6, обратившуюся к нам по поводу раздражения, появившегося в крайне неудачном месте.

– Когда у вас в последний раз был половой контакт?

Я покраснел, она рассмеялась. Слово не воробей, что уж теперь…

– Каждый день на протяжении сорока лет.

По моему виду она заключила, что я ее не понял, и решила немного помочь: