Протиснувшись сквозь группу ее подруг с йоги, я вошла на кухню. Где же Сара? После смерти мамы она ночевала у меня. Укрывшись одеялами, мы сидели в саду на покрывшихся плесенью подвесных креслах, курили и болтали. Мы с мамой всегда жили вдвоем; с братьями или сестрами горе не разделишь – у меня их не было, а отец, шеф-повар из Шотландии, с которым она познакомилась в отпуске, не желал принимать участия в моем воспитании. Так что Сара стала для меня всем. В ее присутствии мне было легче, ведь Сара тоже любила мою маму. Она примеряла вместе с нами парики, вставая перед зеркалом в смешные позы, искусно повязывала яркие шарфы маме на шею, чтобы скрыть опухоли, подкрашивала ее щеки румянами перед походом к врачу. Мама называла ее «Солнышко Сара».

Вот она, улыбаясь, разносит напитки и благодарит всех за то, что пришли – мне на это не хватило духу. Заметив меня, она похлопала ладонью по карману брюк, в котором, судя по прямоугольным очертаниям предмета, лежала пачка сигарет, и показала в сторону сада. Покурить на улице. То, что нужно.

Я пошла через гостиную к выходу в сад, но вдруг заметила, как крупный мужчина с клочками седых волос на макушке сел в мамино кресло-качалку. Кресло протестующе заскрипело под его весом, а мужчина все равно начал раскачиваться, с каждым движением задевая стену спинкой. Он открыл рот, демонстрируя всем присутствующим свой розовый язык, и указательным пальцем выковырнул что-то из зубов. Потом облизнул палец и стал постукивать им по подлокотнику, оставляя на полированном дереве блестящие следы.

Из моего горла вырвался полный ярости крик:

– Нет! – Все резко замолчали и посмотрели в мою сторону. – А ну слезай с маминого кресла!

Седовласый мужчина перепугался. Брови и уголки рта опустились. Он неуверенно встал, рассыпаясь в извинениях. Его взгляд заметался по гостиной, как бы говоря: «Помогите же мне».

Кто-то взял меня под руку. Сара, бледная и встревоженная.

– Айла?

Изнутри что-то ужасно давило на грудь.

– Мне… мне лучше… уйти отсюда.

– Хорошо, – сказала Сара. – Иди.

Я бросилась из гостиной в коридор и выбежала через заднюю дверь, ощутив прохладный воздух и застучав в такт сердцу красными туфлями по мокрому тротуару.

Пляжные домики тихо ютились на отдаленной отмели, пастельными тонами смягчая темное грозное небо. Когда к причалу подошел паром, я ни на секунду не задумалась о брошенных гостях и даже о Саре, вынужденной ждать, пока все разойдутся, – я просто взяла и села на борт. Через несколько минут я уже стояла на отмели, омываемой беспокойным серым морем. По щекам текли слезы, капая с подбородка на платье. Я не взяла пальто, даже кардиган не накинула, и теперь ветер пронзал меня до самых костей. Дрожа одновременно от холода и всхлипываний, я обхватила себя руками и смотрела в лицо начинающемуся дождю, уверенная, что выдержу это испытание – стану танцевать, несмотря на холод и обжигающее меня изнутри горе. Однако мрачный романтизм этой затеи быстро угас, и я поспешила спрятаться под наклонным навесом одного из пляжных домиков.

Пережидая дождь, я заметила в окне написанное выцветшими чернилами объявление: «Продается».

Когда-то дом был выкрашен в ярко-голубой цвет, но со временем краска облезла. Дерево кое-где сгнило, а терраса, на которой я стояла, по углам покрылась плесенью. Сквозь щели в деревянном настиле проросла трава.

Жалюзи были опущены не до конца, и я прижалась лицом к влажному стеклу, заглядывая внутрь. Комнатку загромоздили шезлонги, решетка для барбекю и ветровой заслон. Выгоревший на солнце диван был завален узорчатыми подушками. На полке, сделанной из вынесенного на берег бревна, остались следы засохшего воска. В дальнем углу домика виднелась небольшая кухонная зона с древней газовой духовкой. Над стойкой с приправами столетней давности на крючках висели кружки. Несочетающиеся цвета и узоры напомнили о мамином бунгало, и я поняла, что хочу этот домик.