История дождя - Нейл Уильямс (2014)

В конце концов Вергилий отправился в Школу Хайфилд к мистеру Фиггсу. Тот был лысым, малорослым, не перестающим чихать человеком, который приехал из Брайтона и вскоре впал в ужас, когда обнаружил, что ирландская погода идеальна для насморков и простуд. Его лицо никогда не отдыхало от носового платка. Фиггс прикладывал платок к лицу, вытирал его, протирал, сопел, чихал, выдувал содержимое своих ноздрей и потом долго шмыгал носом. Однако Фиггс знал свое дело, разбирался в языке, слоге и стиле, а потому быстро понял, что у Вергилия Суейна есть Серьезный Потенциал. Чтобы спасти Вергилия от осквернения Тупицами, он посадил его в первый ряд почти у своего стола в непосредственной близости от Чиходеона[210]. И пока в Школе Хайфилд Майклы и Мартины, Томми и Тимоти учили друг друга Прогрессивным Способам Питья Чернил, Интенсивному Топоту, Пинанию Столов Ногами, Отбрасыванию Щелчком Соплей и/или Шариков Из Жеваной Бумаги в грязные завитки волос сидящих впереди мальчиков, мистер Фиггс заговорщическим шепотом учил моего отца. Носовой платок лежал в полной боевой готовности на столе у мистера Фиггса. Он придвигал к Вергилию влажное розовое лицо сквозь бледный нимб свободно соединявшихся микробов и говорил об Алгебре.

Мой отец заглотил наживку. Ему понравилось, что с ним обращаются иначе, чем с другими. Вы уже знаете, что ему нравилось чувствовать, что он поднимается. Он не возражал против крючка у себя во рту. Под кудрями у него в голове гудело и жужжало. Он не обращал внимания на других учеников. В перерывы он не выходил во двор, и Фиггс приоткрывал двери его ума еще немного.

И какой это был ум! Залпом проглатывал все. Фиггс не мог поверить в свою удачу. Он посчитал имя моего отца намеком и подсунул ему отрывок из «Энеиды». Мой отец не устоял. Карманного формата Гораций[211] (Книга 237, «Оды Горация», Хамфри и Лайл, Лондон) – обложка этой книги не была ни бумажной, ни картонной, но особенной, удивительной тканью янтарного цвета, тихо шепчущей, когда вы открываете книгу; отрывок из речи Цицерона[212] (Книга 238, «Речи Цицерона», Том I, Хамфри и Лайл, Лондон) в книге с бордовой картонной обложкой, жесткой и с виду официальной, пахнущей спаржей; часть записок о галльской войне Цезаря[213] (Книга 239, «De Bello Gallico», Том I, Хамфри и Лайл, Лондон), – Отец Типп думал, что они были Чесночными[214] войнами, и я не поправляла его, ведь это не имело никакого значения. Мой отец поглощал их все. Он читал с такой же скоростью и с таким же энтузиазмом, с какими другие мальчики ковыряют в носу.

Но латынь не была единственным, в чем он был превосходен. От языка и литературы его мозг воспламенялся. Фиггс скармливал ему поэзию. Дал ему «L’Allegro» Мильтона[215] и, трудясь собственным носом позади развевающегося, будто флаг, носового платка, видел, как строка Hence, loathed Melancholy, of Cerberus and blackest midnight born[216] проложила себе путь в воображение моего отца.

Каждый день мой отец приносил домой тетрадки, в которых были самые аккуратные записи, когда-либо сделанные, и каждая страница была усеяна разнокрылыми галочками, какими мистер Фиггс отмечал особо достойные Заслуги моего отца, что казалось, будто это закодированный язык полетов. Впрочем, так оно и было. Там было сообщение: Этот мальчик возносится.

А еще там могло быть сказано: У этого мальчика нет друзей.

Но в те далекие дни никто не прочитал эти записи. Детская психология в то время не достигла Ирландии, да и сейчас эта наука еще не на низком старте. Шеймас Моран, чьи проволочные темные волосы перекочевали на костяшки его пальцев после того, как он налопался просроченных консервированных сардин, сказал однажды моей матери, что у его сына Питера были Особые Потребности[217]: «Вы знаете, он Самобытный».

Однажды дождливым мартовским вечером Бабушка сообщает Дедушке: «Мистер Фиггс говорит, что Вергилий – превосходный ученик».