Я лишь молча киваю в ответ. Теплый летний воздух конца июля приятно согревает лицо. И самочувствие вроде неплохое. И простила я уже достаточно, чтобы сейчас просто радоваться солнцу. О’кей! Я согласна! Всепрощение? Хорошо! Я попробую! Вполне возможно, в своей новой жизни мне захочется поэкспериментировать со всепрощением. Мама с признанием гладит мою руку и улыбается какой-то странной, чересчур мягкой улыбкой как человек, перебравший с привычной дозой морфина. А потом восклицает с почти детской восторженностью, что да! – она знала, она знала, что после всего того, что случилось, я стала совсем другой. Не такой, как прежде.

Но несмотря на то что я стала, по мнению мамы, другой, возвращение Питера в Нью-Йорк меня обрадовало. И не потому, что я не горела особым желанием немедленно заняться перестройкой своих семейных отношений или сомневалась в том, что Питеру можно снова доверять. Просто мне не хотелось с места в карьер начинать взращивать в себе это самое благородное чувство всепрощения, о котором так печется моя мать. Все же это процесс длительный и весьма трудоемкий. А я и так потратила слишком много сил в последнее время и истощена сверх всякой меры.

Но Питер пока ни о чем таком не подозревает. Он улетел в Нью-Йорк в понедельник, а накануне отъезда на меня обрушился буквально водопад всяких счастливых и безмятежных историй о нашей прежней жизни. Конечно, все эти воспоминания принадлежали ему. Сама я еще не в состоянии вспомнить хоть что-то. Но тем не менее я слушала истории с интересом и даже не противилась легкому поцелую в щеку, очень похожему на поцелуй на самом первом свидании. Та же нерешительность и смятение во взгляде. Он принес мне шоколадные батончики и ванильный пудинг, сказал, что это мои любимые лакомства. Лакомства показались мне вкусными. Не то чтобы восторг, но вкусные. Вполне возможно, подумала я, та прежняя Нелл, любила и более экзотические сладости, то, что ей действительно было по вкусу, но вслух я предпочла это не комментировать, а лишь поблагодарила его.

Итак, я лакомилась шоколадным батончиком, а Питер рассказывал мне о нашем первом свидании, кстати, довольно неуклюжем, по его словам. Мы оба были немного зажаты, не знали, о чем говорить. Словом, никаких общих интересов. Но тут он подошел к музыкальному автомату и поставил запись песенки «Сестра Кристин»[2]. И я невольно улыбнулась и рассказала ему о том, что в седьмом классе с ума сходила от любви к солисту группы Night Ranger. И тут мы оба немного раскрепостились, заказали себе еще по пиву. А потом, когда он пошел провожать меня домой, то начал целовать, и я то ли под влиянием выпитого пива, то ли по другим причинам даже отвечала на его поцелуи.

– Тебя можно покорить только через музыку! – прокомментировала по телефону на следующий день Саманта новость о моем перемирии с Питером. – У него ведь музыка в крови. Впрочем, как и у тебя самой. Помнится, всякий раз, когда мы устраивали в университете вечеринки под караоке, ты всегда была лучшей из нас. Отличный звук! – говорила ты, но ты и сама была на высоте! Твой голос, мощный, сильный, перекрывал любой звук. Что ж, поздравляю! С ним ты снова запоешь.

– А что ты скажешь о его музыке? – Я машинально ткнула пальцем в айпод, который лежал у меня на коленях. Воистину я стала с ним неразлучна: вечно с наушником, за исключением тех моментов, когда у меня брали анализы, делали инъекции или проводили какие-то другие реабилитационные процедуры. – Как я к ней относилась раньше?

– Понятия не имею! Ты не сильно распространялась о том, что тебе нравится, а что – нет. Знаю лишь, что поначалу она тебе вроде бы даже нравилась… даже восхищала… Но потом, со временем, ты утратила интерес…

В трубке повисает короткая пауза. Мне слышно, как Саманта кладет в рот очередную порцию своей любимой китайской лапши ло-мейн и попутно дает указания клиенту заполнить какие-то бланки. Бедняжка! Еще торчит в офисе.

– Честно! Не помню особых подробностей! – снова говорит она в трубку.