Сегодня я не могу назвать числа и дня недели, когда произошел тот мой великий переход. Пожалуй, просто наступает утро, когда ты просыпаешься и видишь, что в глазах других внезапно повзрослел. В смятении ты медлишь… Чувствуешь, что не готов, тебе не хочется в дорогу. Но никуда не деться от взгляда, которым тебя встречают и будто оценивают, а тут еще оттуда, снизу, доносится далекий вздох, с долины веет ветер, который ты впервые ощущаешь под рубашкой, и горстка косточек от вишен где-то глубоко внутри вдруг начинает беспокоить и причиняет терпимую, но все же боль.

То, что давно тебя ожидало, уже лежит внизу горой разрозненных деталей. Тогда ты решаешь притвориться. Все начинают с этого: лишь притворяются, что выросли. Пожалуй, это лучший путь – прикидываться взрослым до конца, всю жизнь.

II

Однажды зимним утром я отправился на поиски детства. Я никому ничего об этом не сказал. Мне вздумалось поймать его живым, направить на него луч света и как следует рассмотреть, изучить со всех сторон. Я чувствовал, что детство бьется у меня в груди, что окончательно оно так меня и не покинуло. Но это был полет призрачной бабочки где-то глубоко внутри: трепет невидимых крыльев, от которых оставалось лишь немного пыльцы на руках и шее – я обнаруживал ее там по утрам.

Мне мало было говорить о своем собственном детстве, я хотел отыскать детство абсолютное, общее, найти источник цвета фиалок, с которого все началось.

Я хорошо помню тот день, когда меня охватила потребность поймать детство, зажать его между сомкнутых ладоней, как птицу в клетке, чтобы показывать другим, осторожно разводя большие пальцы: «Смотри, вот оно. Видишь?»

Это произошло со мной в середине жизни. Впереди лежало, быть может, ровно столько же лет, сколько уже было прожито. Но в этой точке я вдруг остро ощутил отсутствие детства в течении мира. Мир походил на степь, сухую пустошь, изрезанную гусеницами танков. Куда ни глянь – нигде нет даже намека на детство. Земля трещит по швам. Ну как же тут взрослеть, когда под рукой нет ни одной испачканной красным соком косточки, способной оживить бубенчик, который так давно молчит?

Я снарядился в путь, как снаряжается охотник на драконов или на химер. Ведь я не мог предугадать, чтó окажется полезным в поисках. Я все предусмотрел: взял плевательные трубки, зелья, ящички и сети, и быстрого коня, и усыпляющие дротики, и даже ложечки и щетки – как те, что ради осторожности используют археологи, когда откапывают из-под земли древние сокровища.

Я был золотоискателем, охотником-безумцем, которого зовет вперед мечта. Узкой горной тропой мы с конем карабкались вверх на отвесные скалы. На откосы падала тень моей поклажи, и сачки торчали за спиной, похожие на букет флажков.

Я понятия не имел, пригодится ли мне когда-нибудь весь этот хлам. Есть сети такого плетения, что на них можно ловить только крупную рыбу. Но есть ли ячейки, которые пропускали бы крупное и удерживали мелочь? Кто сумеет сплести такую странную сеть?

Как поймать одно только детство и сделать так, чтобы там, на дне сети, его не расплющили взрослые, которые вечно давят и удушают своим весом и значительностью?

Я верил: есть на свете страна, где детство живет в безопасности и остается прежним, даже когда мы вырастаем. Далекий, всеми забытый край. Я всюду собирал его следы. Я рисовал его карты в дневниках, но они выходили обрывочными и неточными, без масштаба и розы ветров.