Эммалайн взглянула на сестру, которую недолюбливала. Потом, не издав ни звука, она подняла глаза и увидела Мэгги, прильнувшую к перилам. Злое кукольное личико девочки поразило ее. Пора отсюда уходить, подумалось ей. Она резко шагнула вперед, положила руку на голову сына, поцеловала его. Лароуз, поглощенный игрой, погладил ее лицо.

– Позже, мама, – сказал он, копируя старших братьев.

– Нет, – снова сказал Питер, делая отрицательный жест рукой. – Так не пойдет. Заберите…

Затем он посмотрел на Нолу и увидел, что выражение ее лица изменилось. Оно стало мягким. А еще в нем проступила жадность. Казалось, она отчаянно цепляется за этого ребенка, что заставляет ее наклоняться к нему все ниже и ниже.

Врата

Ближе к вечеру Нола приготовила суп и поставила обед на стол, сохраняя при этом очень сосредоточенный вид. После каждого привычного действия она словно забывала, что следует делать дальше, и ей приходилось собираться с мыслями, чтобы найти тарелки, достать масло, нарезать хлеб. Лароуз начал медленно есть суп. Потом, неуклюже держа нож, намазал маслом хлеб. Он умеет вести себя за столом, подумала Нола. Его присутствие успокаивало и в то же время вызывало нервозность. Он был Дасти и вместе с тем казался противоположностью Дасти. Питера одолевало смущение. «Это невероятно, – подумал он. – Я до сих пор в шоке». Мальчик привлекал спокойствием и самообладанием, неуемным любопытством, но когда Питер понял, что ему нравится за ним наблюдать, то почувствовал муки совести, как от предательства. Он говорил себе, что Дасти не обращает на это внимания, что это не может его волновать. Он также понимал: Нола не возражает, чтобы ей оказали помощь таким способом, но не мог сказать, восприняла ли она этот немыслимый дар как проявление благородства, или считает, что отсутствие ребенка со временем заставит сердце Ландро истекать кровью.

– Отведи его в ванную, – сказала Нола.

– Тогда… Ну ладно.

Они обменялись вопросительными взглядами. Потом оба решили не класть его в кровать Дасти. Кроме того, Лароуз дважды спрашивал о матери и принимал объяснения. На третий раз, однако, мальчуган повесил голову и заплакал. Он еще никогда не разлучался с матерью. Теперь она ушла, и он был в недоумении. Мэгги гладила его по голове, подсовывала игрушки, всячески развлекала. Казалось, девочка смогла его успокоить. Она спала на старой бабушкиной резной двуспальной кровати. Там было достаточно места. «Я не могу с ней сейчас разговаривать», – сказала Нола, поэтому Питер просто принес чемодан и полотняную сумку с чучелами животных и игрушками в комнату Мэгги. Дочери он сказал, что у нее будет вечеринка с ночевкой. Питер помог Лароузу почистить его мелкие молочные зубки. Мальчик сам разделся и надел пижаму. Он был худее Дасти. На лбу волосы свисали мягким чубчиком и были немного темней, чем у Мэгги. Питер уложил его в постель. Мэгги стояла в нерешительности. Ее длинная ночная рубашка из белой фланели висела, словно колокол, вокруг лодыжек. Она откинула одеяло и залезла в постель. Питер поцеловал их обоих, пробормотал что-то и выключил свет. Закрыв дверь, он почувствовал, как сходит с ума, но горе ощущалось уже по-другому. В его сознании все смешалось.