Каллаган никак не отреагировал на ее появление. Была бы она испуганной первокурсницей, он, возможно, не преминул бы устроить ей разнос. К тому же расхожая профессорская поговорка гласила: «В суд никогда не опоздаешь». Но сейчас Каллаган был не в том настроении, когда устраивают нагоняи, да и Дарби Шоу не боялась его. В его голове мелькнул вопрос: а не знает ли кто-нибудь, что он спит с ней? Скорее всего нет. Она настояла на сохранении их отношений в полной тайне.

– Читал ли кто-нибудь особое мнение Розенберга по делу Нэша?

Поднятая рука могла означать получасовой допрос «с пристрастием». Желающих не было. В заднем ряду закурили. Большинство делали вид, что пишут. Все головы были опущены. Искать дело Нэша в справочнике было поздно и рискованно. Любое шевеление могло привлечь внимание. Кто-то вот-вот должен был стать жертвой.

Нэша не было в учебнике. Это было одно из десятка незначительных дел, о котором Каллаган вскользь упомянул с неделю назад, а теперь ему не терпелось узнать, ознакомился ли кто-нибудь с ним. Он был знаменит этим. Его итоговый экзамен охватывал двенадцать сотен дел, о тысяче из которых в учебнике не упоминалось ни слова. Экзамен был кошмаром. Однако Каллаган вел себя как настоящий душка, который не скупится на оценки. И только редкий тупица заваливался у него на экзамене.

Но в настоящий момент он не казался душкой. Оглядев аудиторию, он решил, что пора избрать жертву.

– Так как насчет этого дела, Сэллинджер? Можете ли вы объяснить особое мнение Розенберга?

С четвертого ряда мгновенно последовал ответ Сэллинджера:

– Нет, сэр.

– Понятно. Может ли это означать, что вы не читали особого мнения Розенберга?

– Может, сэр.

Каллаган пристально смотрел на него. Надменный взгляд его красных глаз становился все более угрожающим. Видел это только Сэллинджер, поскольку все остальные не поднимали головы от конспектов.

– И почему же вы не читали?

– Потому, что я вообще стараюсь не читать особых мнений. Особенно Розенберга.

Глупее не придумаешь. Сэллинджер был намерен отбиться, однако ему явно не хватало аргументов.

– Вы имеете что-то против Розенберга, Сэллинджер?

Каллаган благоговел перед Розенбергом и боготворил его. Он прочитывал все об этом человеке и тщательно изучал его мнения. Он даже обедал с ним однажды.

Сэллинджер нервно заерзал.

– О нет, сэр. Я просто не люблю особых мнений.

Ответы Сэллинджера были с юмором, но у присутствующих не мелькнуло и тени улыбки. Позднее, за кружкой пива, он и его дружки будут покатываться от смеха, вновь и вновь вспоминая Сэллинджера и его нелюбовь к особым мнениям, особенно Розенберга. Но не сейчас.

– Я понимаю. А мнения большинства вы читаете?

Сэллинджер колебался с ответом. Его жалкая попытка выстоять в этом поединке вот-вот должна была закончиться унизительным поражением.

– Да, сэр. Очень многие из них.

– Великолепно. Тогда поясните, если можете, мнение большинства по делу Нэша.

Сэллинджер никогда не слышал о деле Нэша, но теперь он будет помнить его все оставшиеся годы своей юридической карьеры.

– Я не думаю, что я читал о нем.

– Таким образом, вы не читаете особых мнений, Сэллинджер, а теперь мы узнаем, что вы также игнорируете мнения большинства. Так что же вы читаете, Сэллинджер, романтические повести, бульварные газетки?

С задних рядов доносились легкие смешки. Это хихикали те, кто чувствовал себя обязанным смеяться, но в то же время боялся привлечь к себе внимание.

Сэллинджер с покрасневшим лицом стоял, уставившись на Каллагана.

– Почему вы не читали этого дела, Сэллинджер? – грозно потребовал ответа Каллаган.

– Я не знаю. Я, наверное, просто пропустил его.

Каллаган воспринял это спокойно.