Хиллала упал на песок.

– Ты нездоров?

Погонщики пробормотали что-то друг другу и отошли посовещаться с остальными. Хиллала на них не смотрел.

Он в долине Сеннаарской. Он вернулся на землю. Он прополз через хранилища небесных вод и снова оказался на земле. Яхве привел его в это место, чтобы помешать подняться выше? Но Хиллала пока не видел никаких знаков, никаких указаний на то, что Яхве его заметил. Он не испытал, не ощутил чуда, которое совершил бог, чтобы перенести смертного сюда. Насколько Хиллала мог понять, он просто проплыл вверх от свода и вынырнул в пещере под землей.

Каким-то образом свод небес оказался под землей. Словно земля и небо лежали бок о бок, опирались друг на друга, хотя и были разделены многими лигами. Как такое возможно? Как могут соприкасаться столь отдаленные места? Голова у Хиллалы шла кругом.

А потом его осенило: цилиндр для печатей. Если прокатить его по табличке из мягкой глины, резной цилиндр оставлял складывающийся в рисунок отпечаток. Две фигуры могут оказаться по разные концы таблички, хотя на поверхности цилиндра они стоят бок о бок. Весь мир – такой цилиндр. Люди воображают себе землю и небеса как углы таблички, а между ними – растянувшиеся небо и звезды. На самом же деле мир загадочным образом свернут так, что земля и небеса соприкасаются.

Теперь стало ясно, почему Яхве не поразил башню, не покарал сынов человеческих, посмевших вторгнуться за назначенные им пределы: ведь самый долгий путь только вернет их туда, откуда они вышли. Столетия труда не откроют им о Творении большего, чем они уже знают. И все же через свои старания люди узрят дивную механику Творения Яхве, увидят, как изобретательно устроен мир. Это мироустройство свидетельствует о деле рук Яхве – и оно же дело рук Яхве скрывает.

Так сыны человеческие будут знать отведенное им место.

Колени Хиллалы дрожали от благоговения, но он поднялся на ноги и пошел искать погонщиков каравана. Он вернется в Вавилон. Возможно, снова увидит Лугату. Он пошлет весточку тем, кто трудится на башне. Он расскажет им, как устроено мироздание.

Понимай[3]

Толща льда. Я ощущаю лицом ее шероховатость, но не холод. Мне не за что держаться, перчатки с нее соскальзывают. Люди стоят наверху, бегают, суетятся, но сделать ничего не могут. Я пытаюсь пробить лед кулаками, но руки движутся как в замедленной съемке, а легкие будто взорвались, а голова идет кругом, я будто растворяюсь…

И просыпаюсь с криком. Сердце колотится, как отбойный молоток; я сажусь на край кровати, откинув одеяло.

Не помню, чтобы такое бывало раньше. Помню только, как падаю сквозь лед. Доктор говорит, что разум подавляет остальное. А сейчас сон вспоминается ясно, и такого жуткого кошмара никогда раньше не было.

Я хватаюсь за шерстяной шарф и чувствую, что дрожу. Я пытаюсь успокоиться, дышать помедленнее, но всхлипывания вырываются наружу. Так все было реально, что я просто это ощущаю: ощущаю, каково это – умирать.

В воде я пробыл почти час, и когда меня вытащили, был просто растением. Восстановился ли я? Впервые больница испытала свое новое лекарство на человеке с такими обширными поражениями мозга. Помогло или нет?

Тот же кошмар, опять и опять. И после третьего раза я понял, что не засну. Оставшееся время до рассвета я только тревожился: это и есть результат? Я теряю рассудок?

Завтра еженедельная проверка у ординатора больницы. Даст бог, у него найдутся для меня ответы.

Я приезжаю в центр Бостона, и через полчаса д-р Хупер может меня принять. Я сижу на каталке в смотровой, за желтой ширмой. Из стены на высоте пояса выступает горизонтальный экран, настроенный на туннельное видение, так что под тем углом, что смотрю на него я, он пуст. Доктор щелкает по клавиатуре – очевидно, вызывает мою историю, – потом начинает меня осматривать. Пока он проверяет мне зрачки фонариком, я ему рассказываю о кошмарах.