Беженец - Алан Гратц (2017)

Изабель обожала ходить со взрослыми в Гавану, стоять на углу улицы и играть, чтобы прохожие бросали ей песо. Конечно, она никогда не зарабатывала много. Не потому что у нее плохо получалось. Как любила повторять мама, своей игрой Изабель могла сманить грозовые тучи с неба. Люди часто останавливались, чтобы ее послушать, хлопали и притоптывали ногами в такт. Но почти никогда не давали денег, потому что с самого развала Советского Союза почти единственной валютой стали продуктовые карточки. Да и они практически ничего не стоили: еды все равно не было, независимо от наличия или отсутствия карточек.

Изабель догнала отца и деда и рассталась с ними только на Малеконе, широкой дороге, извивавшейся вокруг дамбы в гаванском порту. По одной ее стороне тянулись кварталы зеленых, желтых, розовых и голубых домов и магазинчиков. Краска отслаивалась, здания были старыми и обшарпанными, но Изабель считала их шикарными и величественными.

Она стояла на широком променаде, откуда, казалось, была видна вся Гавана. Мамаши толкали детские коляски по тротуару, под пальмами целовались парочки, уличные музыканты играли румбу на гитарах и барабанах, мальчишки по очереди ныряли в море. Это место Изабель в городе любила больше всего.

Она бросила на землю старую бейсболку, на случай, если у кого-то найдется лишний песо, и поднесла к губам трубу. Пальцы заплясали на клапанах, зазвучала сальса, которую Изабель так любила играть. Но на этот раз она прислушивалась к чему-то помимо мелодии, помимо шума автомобилей и грузовиков на Малеконе, помимо разговоров проходивших мимо людей, помимо грохота волн, разбивавшихся о дамбу.

Изабель прислушивалась к загадке, скрывавшейся за нотами, к таинственному неявному ритму кубинской музыки, который, казалось, слышали все, кроме нее. Неровный ритм ложился поверх обычного, подобно тому как билось сердце. Но сколько Изабель ни пыталась, никогда его не слышала. Никогда не чувствовала. И теперь, напряженно прислушиваясь, она старалась уловить сердцебиение Кубы в своей музыке.

Но вместо этого услышала звон бьющегося стекла.

Махмуд

Алеппо, Сирия. 2015 год

Махмуд Бишара был невидимкой: именно этого он добивался. Ведь выжить можно только так.

То есть невидимкой он был не в буквальном смысле. Если вы присмотритесь к Махмуду, заглянете под капюшон, постоянно натянутый на лоб, то увидите двенадцатилетнего мальчика с длинным прямым носом, густыми бровями и коротко остриженными черными волосами. Он был крепким, широкоплечим и мускулистым, невзирая на вечный недостаток еды. Но Махмуд из кожи вон лез, чтобы скрыть свое лицо и сложение, остаться вне поля зрения. Случайная смерть от реактивного снаряда или выстрела из миномета могла настигнуть, когда ее меньше всего ожидаешь. Если заметят солдаты сирийской армии или сражавшиеся с ними мятежники – беды не миновать.

Махмуд сидел за партой в среднем ряду, в глубине класса, – меньше риска, что вызовет учитель. Парты были достаточно большими, чтобы вместить трех учеников, и Махмуд сидел между Ахмедом и Недхалом.

Они не были его друзьями, у Махмуда вообще не было друзей. Так легче оставаться невидимым.

Один из учителей расхаживал по проходу, звоня в колокольчик. Махмуд, собрав рюкзак, отправился на поиски своего младшего брата, Валида.

Десятилетний Валид учился двумя классами младше Махмуда. Его черные волосы тоже были коротко подстрижены. Но он больше походил на мать: плечи уже, брови тоньше, уши торчком, а нос более плоский. Когда улыбался, он был похож на мультяшную белку из-за слишком больших зубов и худого лица. Впрочем, улыбался Валид не так уж часто. Махмуд не мог вспомнить, когда в последний раз видел брата смеющимся или плачущим… или вообще хоть какие-то эмоции на его лице. Война сделала Махмуда нервным, дерганым параноиком. А младшего брата превратила в робота.