– Ты приготовила шоколад, – замечаю я, чтобы что-нибудь сказать. К тому же мне хочется подчеркнуть из вредности, что визит Олли не повод для шоколада.

– Она не собиралась. – Отец шутливо грозит пальцем маме. – Я настоял.

– Я говорил, что не нужно, – вмешивается Олли. – Ведь я ненадолго. Ни к чему зря тратить шоколад. – Наверное, он не слишком сопротивлялся: его чашка почти пуста.

– Вы останетесь на обед, Оливер? – спрашивает мама. – Правда, у нас только шпинат и картофель в мундире. – Отец морщится при упоминании меню. Бюро образования в области питания выпускает бесконечные брошюры, призывающие есть картофельную кожуру, пить снятое молоко и отведать коровьи мозги. Мать свято следует рецептам, приведенным в этих брошюрах. Это ее способ реагировать на войну. – Я буду рада поставить еще одну тарелку. Правда, мы сегодня поздно обедаем, и вы можете не успеть домой до комендантского часа.

Теперь я точно знаю, что у мамы натянутая улыбка. Сейчас самое начало седьмого, а комендантский час начинается в восемь. У Олли полно времени, чтобы добраться домой. Просто дело в том, что приглашение Олли к обеду – отклонение от привычного порядка, а мама этого не любит.

– Благодарю вас, фру Баккер, но я уже поел. Вообще-то я надеялся, что Ханнеке немного прогуляется со мной. – Он с озабоченным видом трет шею. – Я почти весь день просидел, сгорбившись над книгами. Мне было б полезно пройтись. – Мама смотрит на часы на стене. – Мы бы просто немного прошлись по улице, – заверяет он. – Я приведу ее домой до комендантского часа. – Олли указывает на пальто, которое я так и не сняла. – И ты уже одета. Впрочем, возможно, ты хочешь, чтобы мы остались и побеседовали с твоими родителями?

Что-то в последней фразе наводит на мысль, что это вовсе не приглашение. Он предлагает поговорить наедине во время прогулки, но если я откажусь, выложит все при моей семье.

– Я скоро вернусь, – обещаю я маме, потом бросаю взгляд на Олли. – Очень скоро.

Хотя дождь прекратился, на улице еще мокро. От влажного холода кажется, будто я заледенела и насквозь промокла.

Олли и не собирается предложить мне помощь. Сунув руки в карманы, он идет вперед. По-видимому, не сомневаясь, что я последую за ним. И поскольку у меня нет выбора, я так и делаю.

– Мы давно не виделись, – замечает он. – У тебя теперь длиннее волосы. Ты выглядишь старше.

– Это лучше, чем второй вариант, – сразу же отвечаю я. Это любимая шутка моего отца. Так он отвечает, когда кто-нибудь говорит, что он постарел. Олли склоняет голову набок.

– Что за вариант? – спрашивает он.

И теперь я не знаю, что сказать. Дело в том, что единственная альтернатива в данном случае – смерть. А после гибели Баса мы с Олли больше так не шутим.

– Куда мы идем? – осведомляюсь я, не ответив на вопрос.

Он пожимает плечами, как будто на самом деле не думал об этом.

– Площадь Рембрандта?

Это одна из моих любимых площадей Амстердама, со статуей художника в центре. Вокруг площади расположены кафе, куда мама водила меня, когда хотела побаловать. Кофе для нее, горячее анисовое молоко для меня. Уже два с половиной года я не выношу вкус молока с анисом. Я пила его, когда услышала по радио, что Голландия сдалась.

Олли спрашивает о работе, я его – об учебе. Он говорит, что переехал из родительского дома и снимает квартиру вместе с приятелем, поближе к университету. Но оба мы слушаем вполуха, и когда доходим до угла, я перестаю притворяться.

– Зачем мы здесь на самом деле, Олли? Сомневаюсь, что твоя мать действительно думает обо мне.

– Держу пари, что она думает о тебе каждый день, – возражает он. – Потому что ты связана с Басом.

Не знаю, намеренно ли он причинил мне боль.