Эта феноменологическая точка зрения может быть истинной для ученого, который верит в науку и чей мир отличен от мира историка, верящего в историю, но у нее есть серьезные недостатки. Главный из них – опасность солипсизма, убеждения, что существую только я и весь мир существует для меня. Как сказал бы Кьеркегор, только я несу ответственность за свой мир (то есть мир, в котором я живу). В XX в. это утверждение было доведено до своего логического предела экзистенциалистом Жан-Полем Сартром. Служа рядовым французской армии в 1940 г., он пришел к выводу, что должен взять на себя ответственность за всю мировую войну. Такой сублимированный эгоизм (возможный лишь для истинного интеллектуала) может быть моральным тоником, но вряд ли благоприятствует конструктивному мировоззрению.

Но для Кьеркегора он стал именно той, искомой моральной опорой. Он стремился к максимально насыщенному существованию. Только при этом условии можно увидеть все таким, каково оно есть, понять, каким оно может быть.

Существование – колоссальный риск. Мы никогда не узнаем, является ли выбранный нами путь верным. Каждый, кто осознает это в полной мере, кто постоянно помнит об этом, обязательно, по мнению Кьеркегора, испытывает страдание. Эта субъективная истина, не опирающаяся ни на какие объективные доказательства и ни на чем не основанная. Буквально. Так мы приходим к осознанию ничтожности существования, полной неопределенности, лежащей в самой его сердцевине. Жизнь в основе своей неуловима и мимолетна.

Даже само сознание противоречиво. Оно – пересечение действительности и возможности, место, где встречаются то, что есть, и то, чего нет. Как говорил Кьеркегор, «жизнь можно понять как прошлое, но прожить ее должно в будущем». Поэтому сознание противопоставлено самому себе, оно двояко.

Как заметил Кьеркегор, двоякость и сомнение произрастают из одного корня. (Сомнение предполагает наличие двух возможностей.) Само сознание есть форма сомнения. Это подчеркивает даже Декарт, философ, сомневавшийся во всем, но в конце концов пришедший к выводу о том, что не может сомневаться в том, что сомневается, и о том, что он прежде всего мыслящее существо. Однако же Кьеркегор показал, что сознание (или сознательное мышление), будучи далеко не бесспорным, само есть форма сомнения. Почему? Потому что в процессе мышления мы сомневаемся в самом существовании.

Но не уподобляемся ли мы змее, гоняющейся за собственным хвостом? Действительно, здесь мы вступаем на зыбкую почву, которая, чем дальше, становится еще более зыбкой. Приведем пример. Можно говорить, что даже сознание открыто сомнению, но способно ли на что-то, тем более на сомнение, нечто не существующее вообще? Сторонники Кьеркегора отвечают, что он не отрицает существование сознания, а всего лишь сомневается. Это очень важный момент. Кьеркегор утверждает лишь то, что «можно в высшей степени сомневаться в сознании».

Снова возвращаясь к юмовскому скептицизму, Кьеркегор показывает, что под вопрос можно поставить непрерывность сознания. Мы не переживаем эту непрерывность в переходе от одного момента к другому. Все, что мы испытываем, – это мгновение, настоящее.

Таким образом, сознание совершенно ненадежно. Когда мы осознаем это, существование становится еще более рискованным. И это проявляется еще отчетливее, если мы понимаем, что можем в любой момент умереть (этот факт мы узнаем из опыта, а также мы помним об отсутствии непрерывности сознания). Схожим образом мы должны помнить об имеющейся в нашем распоряжении полной свободе. Мы можем выбрать все, что угодно, – можем полностью трансформировать нашу жизнь. Мы постоянно, ежемоментно, сталкиваемся с абсолютной свободой. Такова истинная ситуация, в которой мы живем. В результате, когда мы до конца осознаем реальность нашего положения, мы испытываем страх.