Никогда не забуду, какая там была заря, каким светом занимался день. Солнце – огромный огненный мяч – появлялось на горизонте и, меняя цвет, постепенно уменьшалось. Мы любовались самой большой дельтой на свете. Всласть катались на длинных лодках, называемых мокорои, разглядывали растения, гиппопотамов, антилоп и бизонов. Животные не вызывали у меня страха. Вода была чистая. Заросли папируса создавали специфический колорит: все было словно заштриховано золотом. Мы наслаждались тишиной и красотой дикой природы. Когда мы добрались до края дельты, где водятся крокодилы, Никола держал меня за руку и ободрял:

– Я спасу тебя, ты же знаешь, я отличный пловец и никогда не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Мне нравились эти слова. Я верила, что он от всего может меня защитить. Нас обоих удивило, что огромная дельта не впадает в океан. Мы смотрели в небо: там, прямо над нами, кружили орлы и со скоростью, неуловимой для камеры, обрушивались вниз, чтоб ловко выхватить рыбу из воды. Я дрожала и ежилась перед этой картиной.

– Смотри, Никола, природа и здесь подтверждает: позволено убивать, чтобы пропитаться и продолжить род. Один вид животных нападает на другой, совсем как мы, люди. Только мы убиваем и животных, и друг друга, – сказала я ему. – Я вижу здесь и красоту, и смерть.

– Зачем ты столько думаешь о смерти? – удивился он.

На миг мы умолкли. Мы смотрели, как эта красивая, богатейшая дельта, которая восхищает и туристов, и местных жителей, исчезает, задыхаясь в песке, словно ее никогда не бывало. Это потрясло нас обоих.

– Все умирает, даже смерть умирает, перестает существовать, – сказал Никола. – Я не боюсь, ведь мы и так преходящи. Ты пишешь об этом в своих стихах. Говоришь, что лучший цветок иногда умирает и вянет рано. Что здоровые деревья рубят, чтобы строить дома, что войны это грехи вождей, порой даже целых религий. Но ты никогда не говорила о смерти человека. Ты веришь, что душа живет и Бог решает, когда мы должны ее возвратить, ибо она, поистине, дана человеку взаймы. И эта земля, на которую мы смотрим, живет и умирает, преображается. Говорят, она создана термитами – они строят дома из прочного цемента; эта неровная поверхность, эти холмики – кладбища термитов. Я читал, многие верят, что в этой земле есть алмазы. Смертью термитов создана такая красота, и здесь же для кого-то – возможность разбогатеть. Подумай, что сотворят геологические изыскания с этой удивительной дельтой, и радуйся, что видела ее еще нетронутой.

Смерть друга привела меня в смятение, я стала всего бояться. «Все, кого я люблю, умрут», – писала я в дневнике. Я ощущала себя бессильной перед этим напором, который лишает дыхания, гасит все электрические импульсы в умирающем мозгу. Когда снимают электроэнцефалограмму, линия на бумаге регистрирует состояние мозга: прямая линия указывает, что человек мертв.

Я видела его темно-синие глаза в каждом цветке, в звездах, в глазах ангелов и святых. Это была какая-то форма бреда, транса, усиливавшего мою тягу к иконописи, фрескам и мозаикам.

Почти на каждой моей иконе или фреске есть ангел с его лицом и глазами. Если б вы знали Николу, вы бы узнали его и в нынешних моих работах. Время не измеряется календарями и тиканьем часов. Как личность я стала частью того времени, паломницей в прошлое.

Возможно, благодаря вашим замечаниям, размышлениям, музыке, я сумею себя понять. Почему, когда я уходила все глубже в себя, вера во мне росла, отражаясь не только в молитвах, но и в художественной работе? Словно все мои чувства, кроме зрения, умерли вместе с Николой. Я даже месяцами не слушала музыку, хотя она всегда была для меня приятной компанией. Или я стала неисправимой чудачкой?