Л. потребовалось немного времени, чтобы понять, что два этих аспекта моей личности неразрывно связаны между собой. До какой степени Луиза и Поль годились для того, чтобы паразитировать, тревожить, мешать или, наоборот, способствовать моей работе – вот, конечно, что именно хотела оценить Л. Кроме того, занятия, выбранные каждым из них, должны были заставить их покинуть Париж: дочь уезжала в провинцию, сын – за границу. Сегодня легко было бы предположить, что Л. радовалась, что осенью они разъедутся. Но я знаю, что это несправедливо, все не так просто. По правде говоря, с Л. никогда ничего не было просто. Оглядываясь назад, я думаю, что интерес, который Л. проявляла к моим детям, был одновременно глубже и сложнее всего этого. Л. испытывала подлинное восхищение перед матерями вообще и передо мной в частности. Л. нравились мои рассказы о детях, я в этом уверена, воспоминания об их раннем детстве, о том, как они росли, об их детских увлечениях. Она требовала деталей, интересовалась нашей незамысловатой семейной мифологией. Теперь, когда прошло время, я должна сказать, что Л. поразительно понимала моих детей. Мне неоднократно случалось рассказывать ей о своей тревоге, споре, недопонимании между ними или между ними и мной, и она тотчас улавливала суть, помогая мне таким образом справиться. Однако Л. никогда не испытывала необходимости познакомиться с ними. Я бы даже сказала, что она избежала всех способствовавших их встрече обстоятельств. Она не присоединялась ко мне, когда я ходила в кино с детьми, а когда я предлагала где-нибудь встретиться, спрашивала, буду ли я одна. Кроме того, она никогда не приходила ко мне, зная, что дети дома, и, если сомневалась, не рисковала.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать это.

В конце концов я решила, что все дело заключалось в застенчивости, или таков был ее способ оградить себя от волнения, с которым она боялась не справиться. В итоге я пришла к выводу, что вопрос материнства был для нее более болезненным, чем ей бы хотелось.

Полагаю, в течение нескольких месяцев Л. удалось составить довольно верное представление о моем образе жизни: о моих первостепенных делах, времени, которое я трачу на каждое из них, о моем чутком сне. Если подумать, Л. очень скоро проявила себя как надежный человек, которому можно доверять, обладающий редкой свободой, на которого я могу рассчитывать. Как кто-то, кто обо мне беспокоился, посвящал мне столько времени, сколько ни один из моих знакомых.

Л. – это великодушная, чудаковатая и необыкновенная женщина, которую я однажды встретила на вечеринке. Именно в таких выражениях я впервые рассказала о ней Франсуа.

Франсуа знал о том, как мне сложно отпускать людей, довольствоваться случайными встречами с ними; знал о моей необходимости знать, что с ними сталось, которую я впоследствии испытываю; о нежелании терять их навсегда. Поэтому он с милой иронией заметил:

– Можно подумать, у тебя недостаточно друзей…

Как-то вечером, в июне, Л. прислала мне фотографию гигантского красно-черного граффити, замеченного ею на грязной стене в тринадцатом округе. На уровне глаз кто-то написал:

WRITE YOURSELF, YOU WILL SURVIVE[7].

* * *