Мелодия - Джим Крейс (2018)

Бузи не предполагал, что его нынешние и единственные соседи предложат ему какую-либо помощь или хотя бы пальцем шевельнут, независимо от того, насколько громким будет лай во дворе. Их съемная вилла «Кондитерский домик» – прежде дом, принадлежавший семье, не менее знаменитой своей выпечкой, чем Бузи своим пением, пребывала в еще большем разорении, чем дом певца. Обитатели были гораздо моложе его, веселая компания из десяти человек; студенты, думал он, хотя так никогда и не спросил. Они явно были глухи по ночам и слепы днем и почти не демонстрировали желания защищать двор, который с ним разделяли. Пусть их старый сосед прожил в этом доме всю жизнь, как его родители и бабушка с дедушкой, пусть он родился в той самой комнате, в которой теперь спал, – их это не касалось. Он любит свой дом – флаг ему в руки; они были свободны и могли жить своими бесноватыми жизнями. Поэтому подметал и убирал во дворе всегда Бузи, он возвращал горшки с фессандрой[3] – посаженной Алисией – на их пьедесталы, выравнивал бачки, смывал из шланга фекалии разной формы, оставленные в качестве благодарности прихлебателями. Как-то утром, после их особенно металлической ночи, ему даже пришлось затаскивать мотоцикл одного из соседей на место его стоянки. Мотоцикл лежал на боку во дворе, и Бузи ошибочно принял его в полутьме за животное, кровоточащую маслом лоснящуюся мертвую тушу с рогами, на концы которых были надеты резинки. Время от времени ему хотелось засунуть под дверь соседей записку с просьбой, чтобы они – хотя бы – не выбрасывали рыбные и мясные объедки, пусть заворачивают их, упаковывают. Нет, в самом деле, ведь это была их обязанность сделать так, чтобы пища, которую они не могут съесть сами, не могла с такой легкостью доставаться из бачков животными или обсиживаться мухами. Но он держал эти печальные соображения при себе. Ему нужно было думать о своей репутации спокойного, почтенного человека, человека слишком уравновешенного, чтобы жаловаться. К тому же он немного нервничал, общаясь с молодежью, потому что у него не было ни дочери, ни сына, да и сестры или брата тоже.

Но была и еще одна причина, почему Бузи хотел вооружиться, пусть хотя бы и более щадящим оружием, причина, которая пренебрегала всяким здравым смыслом. Он никогда не был смел, с самого своего детства в этом доме, когда боялся выходить на площадку в темноте. Семейный дом с наступлением сумерек становился пугающим. Он не был обжитым домом, несмотря на возраст, и производил собственные стуки, которые любого человека с воображением тревожили не меньше, чем мог встревожить любой дикий зверь. Дом был построен в стиле искусств и ремесел, вручную, отчего во всех соединениях и швах имелся незначительный люфт. Даже объемистые расписные обои на стенах были пухлые и отслаивались, они пахли то песком, то солью, в зависимости от сезона и приливов, и были незаменимы в том смысле, что представляли собой в некотором роде часть наследства; но в то же время только они и не допускали крошения стареющей штукатурки. И потому они оставались и помогали поглощать и смягчать бескомпромиссное старение дома. Деревянные рамы и полы виллы, лестницы и перила, инкрустированные тарбони[4] и липой, веранда и балкон, тяжелые двери – все это ворчало, сопело и волновалось, как корабли, в особенности в тропические ночи вроде этой, когда с моря задувал ветер, и вилла изо всех сил напрягалась всеми стенами. Любой человек наверху, нервный, издерганный, у которого сна ни в одном глазу, мог принять потрескивание дерева за шаги незваного гостя, который ковыряется в чем-то, или шарит внизу, или ступает, даже не утруждая себя осторожностью, по скрипучим доскам. По полу. Ни один счастливый ребенок, родившийся в богатой семье, и определенно ни один вдовец в блеклые дни, преследуемый терпкими, тягучими печалями одинокой жизни, не смог бы вернуться после этого ко сну, не вообразив, что его посетили гости человеческой породы с намерением сократить различия между умеренно процветающим и бедняком.