Клок-Данс - Энн Тайлер (2018)

Уилла ждала, что отец скажет еще что-нибудь, но тот захлопотал у плиты: зажег горелку, бросил шмат масла на сковородку и убавил пламя, когда масло зашипело. Потом вдруг стал тихонько высвистывать какую-то мелодию.

Уилла вернулась в гостиную. Элейн закончила с комиксами и теперь складывала газету – этакая неожиданная аккуратность тоже была дурным знаком.

– Мама наверху? – шепотом спросила Уилла.

Элейн чуть заметно качнула головой.

– Она ушла?

– М-м-м…

– Что случилось?

Элейн пожала плечами.

– Она разозлилась?

– М-м-м…

– На что?

Опять пожатье плечами.

Да что ж такое? Их мама, самая красивая, самая энергичная и умная среди школьных мам, иногда вдруг ни с того ни с сего взрывалась. Обычно доставалось отцу. Порой – Уилле или Элейн, но отцу чаще. Ведь мог бы извлечь урок, думала Уилла. Но чего извлекать-то? Для Уиллы он был идеален, она его любила больше всех на свете. Забавный, добрый, мягкий, он никогда не брюзжал, как Сонин отец, и не рыгал за столом, как папаша Мэдлин. «Меня не проведешь! – кричала мама. – Я вижу тебя насквозь! Все эти твои “да, милая, нет, милая” – просто агнец божий!»

Агнец божий. Уилла не вполне понимала, что это значит. Видимо, папа в чем-то напортачил. Уилла плюхнулась на кушетку и посмотрела на сестру, которая укладывала аккуратненько свернутую газету на стопку журналов.

– Она сказала, с нее хватит, – чуть слышно проговорила Элейн, почти не разжимая губ, словно чревовещательница. – Мол, пускай сам управляется с хозяйством, раз такой умный. Назвала его ханжой. И святошей.

– Святошей? – Уилла нахмурилась. Вроде это хорошее слово, нет? – А он что?

– Сперва молчал. Потом – жаль, говорит, если ты так думаешь. – Элейн подсела к сестре на самый краешек кушетки.

Недавно гостиная подверглась обновлению и теперь выглядела современно. В гарреттвильской библиотеке мать набрала книг по декору, а ее подруга по Маленькому театру[1] принесла образцы тканей, которые они разложили на кушетке и двух одинаковых креслах. Одинаковость – это прошлый век, сказала мама. Теперь одно кресло было обито голубоватым твидом, другое – в сине-зеленую полоску. На смену ковру от стены до стены пришел белесый палас с бахромой, сквозь которую проглядывали темные половицы. Уилла скучала по ковру. Когда их старый дом в белой дощатой обшивке содрогался под порывами ветра, с ковром в нем было как-то надежнее и теплее. И по картине над камином – корабль под всеми парусами в блеклом море – она тоже скучала. Теперь там висел какой-то расплывчатый круг. Но всем прочим Уилла гордилась. Вот бы твоя мама переделала нашу убогую гостиную, говорила Соня.

В дверном проеме возник отец с лопаткой в руке:

– Горошек или зеленая фасоль?

– Пап, давай поедем в закусочную Бинга, – сказала Элейн. – Ну пожалуйста.

– Что? – наигранно оскорбился отец. – Ты променяешь горячие сэндвичи с сыром по-домашнему на столовские харчи?

Он умел готовить только горячие сэндвичи с сыром. Сильно поджаренные, они источали острый солоноватый запах, который уже стал знаком маминого отсутствия – мигрень, репетиция или очередной уход из дома, сопровождаемый грохотом двери.

– Тэмми Дентон ездит к Бингу каждую пятницу, – сказала Элейн. – Там они ужинают всей семьей.

Отец закатил глаза:

– Тэмми Дентон выиграла на скачках?

– Что?

– Или померла богатая тетушка, которая завещала ей свое состояние? А может, на заднем дворе Тэмми нашла клад?

Сделав пальцами «козу», отец наступал на Элейн, та взвизгнула и, хохоча, спряталась за сестру. Уилла отстранилась.

– Когда мама вернется? – спросила она.

Отец выпрямился:

– Скоро, скоро.

– Она сказала, куда идет?

– Нет. Знаете что? Пожалуй, мы побалуем себя колой.

Элейн выглянула из-за сестры:

– Ура!

– Она взяла машину? – спросила Уилла.

Отец погладил лысину.

– Да.