– Давайте я расскажу вам о нашем новом доме. Это действительно чудеснейшее место. Дом намного больше, чем в Амершаме. Больше даже, чем у тети Клары. Есть бильярдная. Рояль. – Короткая пауза, выразительный взгляд на Рэйчел. – Великолепный вид на Эльбу. В доме полно интереснейших картин – думаю, весьма известных художников. Что еще? Есть “немой официант”[15].

– Официант? – поразился Эдмунд.

– Прислуга. Горничная, кухарка и садовник.

– И они все немые?

Льюис невольно рассмеялся. И даже Рэйчел улыбнулась.

– Скоро увидишь.

– А по-английски они говорят? – спросила Рэйчел.

– Большинство немцев знают несколько английских слов. А ты наверняка быстро выучишь необходимые немецкие.

Льюис помолчал. Этот момент он репетировал мысленно несколько раз. Сыграть на жалости, пробудить сочувствие к Любертам? Рассказать, какие они, показать, что они такие же люди? Или просто изложить факты – с упором на то, что в доме вполне может разместиться двадцать человек и выгонять хозяев нет никакой нужды?

– Владелец дома – герр Люберт. Он архитектор. Человек образованный, культурный. Жена умерла во время войны. У него есть дочь, чуть постарше тебя, Эд. Зовут, кажется, Фрида. В общем, дом… он огромный. Там и двадцать человек поместятся. Верхний этаж полностью отдельный…

Рэйчел тяжело вздохнула.

– Дом достаточно велик для всех нас. Они будут жить на верхнем этаже, а мы займем все остальное.

Рэйчел подумала, что ослышалась.

– Мы будем жить с немцами? – недоверчиво спросила она.

– Мы и не заметим, что они там. Их ведь только двое. Они могут пользоваться отдельным входом, жить сами по себе. Все, что надо, у них есть.

– Мы будем жить с немцами? – тоже спросил Эдмунд.

– Не совсем. Вместе, но раздельно. Как в многоквартирном доме.

Чувствуя, что должна что-то сделать, Рэйчел взяла чайник, чтобы налить себе чаю. Рукавом она зацепила молочник, и Льюис засуетился, обрадованный возможностью заняться чем-то, отвлечься.

– Не понимаю, – сказала Рэйчел. – Другие семьи тоже живут с немцами?

– Ни у кого больше нет такого дома. У всех все по-разному.

Рэйчел не желала жить с немцами, она просто не могла. И неважно, насколько велик дом и сколько в нем комнат, какие в нем картины и как звучит рояль, даже если это дворец с крыльями и пристройками, – места для немцев в нем нет. Она достала сигареты и поискала в сумочке спички, чтобы не обращаться за огнем к Льюису, но тот уже щелкнул своей американской зажигалкой, и она наклонилась, а он укрыл огонек чуть подрагивающей рукой.

– Подожди, пока не увидишь сама. Чудесный дом.

План Льюиса предполагал нанесение двойного удара. Если мягкий подход не сработает, если убедить Рэйчел не удастся, он нанесет удар покрепче и предложит сравнить дома, устроив экскурсию по худшим из предлагаемых Гамбургом вариантов. Шредеру было дано указание следовать в загруженном багажом “остине 16” за “мерседесом”, даже если тот совершит небольшой крюк через руины, чтобы “Frau и Sohn смогли лучше понять ситуацию”.

С преувеличенной осторожностью Льюис объезжал попадавшиеся на дороге воронки, но поначалу, пока Эдмунд восторгался “мерседесом”, от комментариев воздерживался. Сидевший между родителями сын не жалел эпитетов в адрес автомобиля, являвшего, по его мнению, вершину инженерного мастерства. После невероятного открытия, что Бах, оказывается, был немцем, абсолютная красота механического зверя окончательно стерла в Эдмунде чувство превосходства.

– Дает до двухсот.

– Это километры в час.

– А можно попробовать?

– На этих дорогах вряд ли. – И тут Льюис привел первый из убийственных статистических доводов: – Ты знаешь, что мы за один уик-энд сбросили на Гамбург больше бомб, чем немцы на Лондон за всю войну?