«За день до начала шторма мы находились на старой отдаленной вершине горы Террор, примерно на высоте 400 метров над морем. Впереди расстилалось море Росса, до самого горизонта затянутое плотным белым льдом, а под нами в бухточке на льду располагалась колония императорских пингвинов. Даже полынья, которая обычно окаймляет край Барьера, вместе с ним загибается на восток и там исчезает из поля зрения, – и та замерзла. Нигде не было ни одной щелки открытой воды. Тем не менее императорские пингвины проявляли беспокойство – они, и это несомненно, предчувствовали приближение непогоды. Уже тот факт, что перед Барьером отсутствует обычная полоска открытой воды, говорил о том, что лед в море Росса дрейфует в южном направлении. Причиной этого необычного явления был северный ветер со снегопадом, являющийся в этих краях предвестником штормового зюйд-веста. Потемневшее небо имело грозный вид, барометр начал падать, и вскоре вершины горы Террор скрылись в снежных вихрях. Все эти предзнаменования были для императорских пингвинов как бы открытой книгой, как, впрочем, и многие другие, нам неведомые. Поэтому птицы встревожились и, хотя лед еще не тронулся, пришли в движенье. Длинной цепочкой они направлялись из бухты к открытому льду, где на краю замерзшего разводья, на участке протяженностью около трех километров, уже собрались от ста до двухсот птиц. Целый час, а то и больше, мы наблюдали в тот день за этим исходом и возвратились к своим палаткам в твердой уверенности, что следует ожидать перемены погоды. И мы не ошиблись – утром нас разбудило завывание южного штормового ветра с поземкой, который никому не дал выйти из лагеря. Мело весь день и всю ночь, и только на следующее утро прояснилось настолько, что мы смогли добраться до края обрыва, нависшего над птичьим базаром.

Здесь произошли огромные изменения. Море Росса километров на пятьдесят освободилось ото льда; с того места, где мы стояли, с высоты 240–270 метров над морем, на горизонте была едва видна длинная полоса белого пака. По воде еще плыли большие льдины, дрейфовавшие на север, миграция пингвинов шла полным ходом. У кромки льда, близ чистой воды, снова стояли две группы пингвинов, чего-то ожидая, а сотня птиц вереницей шла к ним. Ожидавшие пингвины стояли у самой воды, на краю той льдины, которая должна была вот-вот оторваться и поплыть на север. Цепочка следов на снегу, где накануне прошествовали птицы, обрывалась у самой воды – значит, их уже унесло вместе со льдиной, – а под ледяным обрывом пингвинов стало намного меньше, едва ли половина того количества, которое мы наблюдали здесь шесть дней назад»[1 0].

Два дня спустя эмиграция все еще продолжалась, но в ней, похоже, участвовали только птицы, свободные от брачных дел. Те же, что пестовали птенцов, по-прежнему жались под ледяным обрывом, стараясь по мере сил защититься от ветра. Еще через три дня (28 октября) море Росса окончательно очистилось ото льда; маленькую ледяную бухточку постепенно размывала вода; исход продолжался, в колонии оставалось совсем немного птиц.

Об условиях, в которых императорские пингвины откладывают яйца – мраке, холоде, ураганах, о непомерно развитом материнском инстинкте, которым наделены все эти птицы, равно самки и самцы; о высокой смертности среди них, об отважной борьбе с почти невообразимыми опасностями; о том, что в конце концов сохраняется лишь процентов двадцать шесть яиц, – обо всем этом я надеюсь рассказать в связи с нашим зимним путешествием, которое имело своей целью исследовать развитие зародыша этой замечательной птицы, а следовательно, и историю ее предков. Уилсон писал: