Впоследствии мне сообщили, что на некоторых студентов та лекция произвела глубочайшее впечатление: они впервые в жизни услышали, как маститый врач признает, что тоже совершает ошибки и к тому же подчеркивает важную роль взаимоподдержки и критики. На фоне моих разногласий с Игорем это прозвучало иронично.

* * *

Прошло девять дней. Раним утром я сел на велосипед и поехал на Уимблдонский вокзал. Утро выдалось морозным: машины, стоявшие у моего дома, были покрыты ледяной коркой, в которой отражался лунный свет.

Я сел на поезд, укутавшись в свое самое теплое пальто (я надеваю его, когда езжу зимой на Украину), и принялся наблюдать за восходом солнца, которое поднималось над шиферными кровлями лондонских домов, стоящих вдоль железнодорожных путей.

Я давно потерял счет этим поездкам. В прошлом я с радостью ждал возвращения на Украину, но теперь меня наполняли печаль и сожаления.

Я чувствовал, что обязан сдержать обещание и прооперировать женщину с акустической опухолью, но решил, что больше не стану помогать Игорю со сложными случаями. Он не единственный хирург в Киеве, выполняющий подобные операции; я был уверен, что в государственном Институте нейрохирургии — огромной больнице, особенно по сравнению с крошечной клиникой Игоря, — их проводили часто и что за двадцать четыре года, прошедших с моего первого посещения института, многое изменилось. Сложная нейрохирургия (по крайней мере, на мой взгляд) требует командной работы, наличия коллег и ассистентов, которым можно доверять и с которыми можно разделить послеоперационный уход за пациентами.

Горькая правда заключается в том, что медикам действительно приходится подвергать некоторых пациентов повышенному риску ради блага будущих пациентов.

У меня, как у опытного хирурга, есть нравственный долг не только перед пациентом, сидящим передо мной, но и перед людьми, которые будут лечиться у следующего поколения хирургов, проходящих практику под моим началом.

Я не могу обучать неопытных хирургов, не подвергая отдельных пациентов определенному риску. Если бы я проводил все операции самостоятельно и руководил каждым шагом практикантов, то они ничему не научились бы и их будущие пациенты пострадали бы.

Раньше я был готов помогать Игорю со сложными операциями и терпеть муки, наблюдая за его работой, так как верил, что это поможет его клинике и пойдет на пользу украинским пациентам и хирургам-практикантам. Я поверил, когда он дал мне понять, что ни один другой хирург на Украине не справится с подобными операциями. Наверное, двадцать лет назад так оно и было, но я начал сомневаться в том, что ситуация осталась прежней. Я был наивным, если не хуже того. Мое тщеславие, мое желание стать героем, работая на Украине, подорвали мою способность к критическому мышлению.

Прибыв в Киев, я обнаружил, что Игорь снова отменил операцию по поводу акустической опухоли. Он так и не объяснил мне толком, почему так поступил. Я настоял на том, чтобы организовать встречу с некоторыми из его врачей, но результат меня разочаровал. Мне казалось, если собрать их всех вместе для разговора, это улучшит рабочую атмосферу в отделении, но я ошибался. Игорь разозлился. Он явно считал, что у подчиненных нет права критиковать его или жаловаться на его действия, и отнесся к встрече как к заговору против него, хотя и со стороны коллег, а не с моей. Я же повел себя как доброжелательный, но недалекий чужак, который влез в дела другой страны, толком в них не разобравшись.