Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

Тем, кто верит в загробную жизнь, сложнее. Должны ли мы вытерпеть предсмертные муки, чтобы заслужить место на небесах? Должна ли душа перенести болезненное рождение, чтобы пережить тело, а затем вознестись на небеса? Избавляют ли мучения при жизни от страданий после смерти? И рискуют ли те, кто отказался их терпеть, попасть в ад или застрять на Земле в обличье призрака? Является ли быстрая и безболезненная смерть нарушением неписаных правил? К счастью, я в загробную жизнь не верю, и единственная моя цель — умереть спокойно. Когда придет час, я хочу поскорее со всем покончить. Я не хочу, чтобы мои муки продлевали и чтобы за мной ухаживали в хосписе люди, желающие обрести цель в жизни за счет моих страданий.

Единственный смысл смерти в том, чтобы достойно прожить свою жизнь и ни о чем не жалеть на смертном одре. Если эвтаназию узаконят, те из нас, кто захочет избежать бессмысленных страданий и спокойно уйти из жизни, смогут открыто обсуждать этот вопрос и самостоятельно выбирать свою судьбу, а не полагаться на ее волю. К сожалению, мы слишком часто избегаем подобных вопросов и прячем голову в песок, как сделал и я в начале медицинской карьеры, когда не решился поговорить с человеком, умиравшим у меня на глазах. Мы ведем себя так, словно предпочитаем умереть в унизительных условиях, вместо того чтобы признать неизбежность смерти и посмотреть ей в лицо.

* * *

Очередная аневризма. Я немного волнуюсь и в то же время горжусь тем, что по-прежнему выполняю такие сложные операции, что я могу потерпеть неудачу, что меня еще не списали со счетов, что я могу принести пользу. Каждый раз, моя руки перед операцией, я чувствую страх. Почему я продолжаю мириться с ним, хотя в любой момент могу распрощаться с нейрохирургией? Частичка меня рвется сбежать, но, вымыв руки, я надеваю хирургический халат с перчатками и иду к операционному столу. Ординатор вскрывает пациенту голову, однако мое вмешательство пока не требуется, и я сижу на стуле, прислонив голову к стене. Руки в перчатках я держу перед собой на уровне груди ладонями вместе, будто молюсь, — типичная поза для хирурга, готовящегося приступить к работе. Операционный микроскоп, склонив длинную шею, тоже ждет своей очереди рядом со мной, всегда готовый услужить. Не знаю, сколько еще я буду чувствовать, что полезен здесь, и не знаю, вернусь ли сюда еще когда-нибудь, но пока, судя по всему, во мне нуждаются.

На улице жарко. Дождя давно не было, и воздух пожелтел от пыли и выхлопных газов. Смог настолько густой, что не видны даже близлежащие холмы. С каждым годом экология становится все хуже. Что касается восхитительных снежных вершин Гималаев, то их словно никогда и в помине не было. Говорят, площадь ледников сокращается быстрее, чем утверждали самые пессимистичные прогнозы. В не столь отдаленном будущем все местные реки пересохнут.

Я погружаюсь в дрему, думая о том, как сильно хочу вернуться домой. Я вспоминаю домик смотрителя шлюза. Мысленно обхожу одичалый, заросший сад. На яблонях только что начали распускаться крохотные почки, и я вижу плотно скрученные розово-белые лепестки, которым не терпится попасть в этот мир. Идет дождь, в воздухе пахнет весной. От дождя на водной глади озера появляются миллионы маленьких кругов. Два лебедя тут как тут — величаво проплывают мимо зарослей камыша.

Я обязательно смастерю домик для совы и повешу его на берегу озера, выбрав иву повыше. А по ночам я буду пускать в дело совиный манок, купленный недавно. Кто знает, вдруг удастся убедить какую-нибудь сову обосноваться в домике?