— Что ж, этого следовало ждать. Но я начал понимать, что, раз уж ты от меня отказалась, гордость нипочем не позволит тебе сделать первый шаг к примирению. А у меня, herzchen, хватает мудрости понять, что гордость — не лучший спутник одинокой жизни.

— Не воображай, будто ты выставишь ее за дверь и займешь ее место, Лион, предупреждаю, в качестве спутника жизни ты мне не нужен.

— Ты мне тоже больше не нужна в этом качестве. Этот мгновенный, без запинки, ответ раздосадовал Джастину, но она изобразила на лице облегчение.

— Честно?

— А иначе неужели, по-твоему, я вытерпел бы такую долгую разлуку с тобой? В этом смысле ты была для меня временным увлечением, но я по-прежнему дорожу твоей дружбой, и мне тебя не хватало как близкого друга.

— Ох, Ливень, и мне тоже!

— Вот и хорошо. Значит, как друга ты меня принимаешь?

— Конечно!

Он откинулся на пальто, заложил руки за голову, лениво улыбнулся Джастине.

— Сколько тебе лет, тридцать? В этом несуразном костюме ты больше похожа на девчонку. Может быть для чего другого я тебе и не нужен, Джастина, но уж как судья и советник по части уменья одеваться просто необходим.

Она засмеялась.

— Признаться, в те времена, когда ты в любую минуту мог ко мне как с неба свалиться, я больше следила за своей наружностью. Но если мне тридцать, так и ты уже не юноша, тебе, должно быть, все сорок, не меньше. Теперь разница уже не кажется такой огромной, правда? А ты похудел. Ты здоров, Лион?

— Я ведь не был толстым, только плотным, потому от вечного сиденья за письменным столом и не раздался вширь, а, наоборот, усох.

Джастина тоже улеглась на пальто, повернулась на живот, с улыбкой совсем близко заглянула ему в лицо.

— Как славно опять тебя видеть. Ливень! Ты один умеешь не давать мне потачки.

— Бедная ты, бедная. Кстати, ты ведь теперь богатая женщина?

— Деньгами? — Джастина кивнула. — Странно, что кардинал де Брикассар оставил свои деньги мне. То есть он все завещал нам поровну, мне и Дэну, но ведь по закону я — единственная наследница Дэна. — Невольная судорога исказила ее лицо. Она поспешно отвернулась и сделала вид, будто разглядывает какой-то единственный нарцисс в золотистом море, пока не почувствовала, что опять сумеет сладить со своим голосом. — Знаешь, Ливень, я дорого бы дала, чтоб понять, что связывало этого кардинала с нашей семьей. Кто он нам был, друг, и только? Тут что-то загадочное, больше, чем простая дружба. А что — не знаю. Очень хотелось бы знать.

— Незачем. — Лион поднялся, протянул ей руку. — Идем, herzchen, я угощу тебя ужином в любом месте, где, по-твоему, достаточно любопытных глаз заметят, что некая рыжая австралийская актриса и некий германский министр заключили мир. Моя репутация шалопая и донжуана сильно пострадала с тех пор, как ты дала мне отставку.

— Полегче на поворотах, мой друг. Меня больше не называют рыжей австралийской актрисой, теперь, когда я создала незабываемый образ Клеопатры, я — роскошная, великолепная английская актриса с тициановскими волосами. Или, может быть, вам не известно, сэр, что критики именуют меня самой экзотической Клеопатрой за последние десятилетия?

И она расправила плечи, угловато согнула руки, выставив кисти, точь-в-точь изображение на египетских фресках.

Глаза Лиона весело блеснули.

— Экзотической? — с сомнением переспросил он.

— Да, экзотической! — решительно подтвердила Джастина.