Я думаю, что догадался, но мне пиздец, как не по себе, потому что... отголоски ее прошлого торчат в голове, словно мои собственные воспоминания.

А если испугаю? Перегну палку?

Запускаю пальцы ей в волосы.

Она «громко», всем телом вздрагивает, но не отстраняется.

Сжимаю волосы в кулаке. Наверняка это немного больно, но Очкарик снова издает тот самый стон, от которого у меня начинает отключаться терпение. Тяну ее на себя, чтобы запрокинула голову набок до выразительно натянутых под кожей мышц.

«Я хочу быть сегодня грубым, малыш».

Почему-то не могу сказать это вслух.

Дай хоть какой-то знак, что мне все можно. Так, как я хочу.

Доверься мне. Потому что я знаю, что с тобой делать.

— Я... хочу... - Она запинается от стыда, проглатывает желание, которые считает либо слишком пошлым, либо слишком шокирующим.

Ну на хрен эти куличики.

Мы взрослые люди, и она даже понятия не имеет, что я хочу с ней сделать, и что хочу, чтобы она сделала со мной.

— Я весь внимание, малыш. Говори, пока я не занялся твоим горлом.

— Да, - тихо выстанывает в ответ. - Пожалуйста, займись им. Мной. Господи, просто... выеби меня в рот... Хочу очень... Пожалуйста, пожалуйста...

Она такая охуенная, когда вот так - прямо, грубо, честно, но со стыдом по всем щекам.

Ладно, малыш, сама напросилась.

Путь до двери короткий и длинный одновременно. Я успеваю сосчитать шаги -целых семь.

Йени достает связку ключей, пытается справится с замком, но у нее так сильно дрожат руки, что в конце концов забираю ключи и делаю это сам.

Она отступает мне за спину, послушно заходит за мной в собственную квартиру.

Только чувствую горячее рваное дыхание куда-то чуть ниже затылка и напряженный шепот, который пытается разбавить шуткой.

— В каком-то очень бестолковом фильме я услышала цитату: «Я его так хочу, что не смогла бы вдеть нитку в иголку».

Вздрагивает, стоит пошарить по стене в поисках выключателя, так что на всякий случай, чтобы не разрушить наше громкое пошлое настроение, отказываюсь от этой идеи. Пусть сегодня будет темно. Через пару минут, когда мы оба подружимся с полумраком, отсутствие света сыграет на руку нашим чертям.

— Так что там с иголкой и ниткой, Очкарик? - Пока стоит у меня за спиной, без тормозов стаскиваю свитер через голову. Под ним только футболка, и Йени сразу крепко, как будто намертво, навеки, цепляется в нее пальцами. Чувствую, как на боках отчаянно сильно комкает кань в кулаках.

Немного запрокидываю голову.

Поймет, чего хочу?

Тянет вздох на надрыве, поднимается на носочки и целует в сгиб плеча и шеи. Туда, где на моей коже черно-белая пустошь с оскаленными черепами. Это как будто что-то важное для нее, часть особенного ритуала. Я сегодня главный и я буду вести, и Очкарик настраивается на меня, как музыкальный инструмент.

Тянет футболку вверх. Нервничает, слишком торопится, потому что не хватает силы вытянуть края из-за пояса. Даю ей еще одну попытку, и когда проваливает - завожу руки за спину, стаскиваю футболку в одно движение.

В голове целая куча картинок.

Дурная сексуальная фантазия, которая торчит в голове со вчерашнего вечера, когда малышка прислала мне пару своих фотографий.

Я охренел от ее смелости. И сегодня, если быть до конца откровенным с самим собой, боялся разрушить эту отчаянную смелость и попытку выбраться из скорлупы.

Но то, что она сказала минуту назад... «Просто... выеби меня в рот... Хочу очень...»

Это вообще было реально или просто очень злая насмешка взбрыкнувшего воображения?

Чувствую себя бухим в доску: так же туго соображаю, хоть все понимаю и чувствую, и у меня нет никаких проблем с физическими реакциями. Но все время кажется, что во всем этой должен быть подвох. Это ведь мой Очкарик, это ведь она... боится довериться и боится боли.