Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс Тысяча благодарностей, Дживс. - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2012)

— Родерик, я хочу познакомить вас с этим молодым человеком, — сказал папаша Бассет. — Его случай блестяще подтверждает мысль, которую я не устаю повторять: в тюрьме человек вовсе не деградирует, тюрьма никоим образом не калечит его душу, не мешает, ступив на прежнего себя, подняться в высшие пределы.

Этот номер про высшие пределы мне знаком, он из репертуара Дживса, но где старикан-то его подцепил? Интересно.

— Взгляните на этого молодого человека. Совсем недавно я приговорил его к трем месяцам лишения свободы за воровство сумочек на вокзалах, и вот вам пожалуйста: пребывание в тюрьме оказало на него самое благотворное воздействие. Он духовно возродился.

— Вы так думаете? — отозвался Диктатор. Не могу сказать, что он саркастически хмыкнул, но его тон мне все равно не понравился. Да и смотрел он на меня с гнусным надменным выражением. Помнится, в голове мелькнула мысль, что именно ему следует фыркать на серебряную корову, лучшей кандидатуры не найти.

— С чего вы взяли, что он духовно возродился?

— Да разве можно в этом сомневаться? Достаточно взглянуть на него. Хорошо одет, даже элегантен, вполне достойный член общества. Не знаю, каков его нынешний род деятельности, но сумочки он не крадет, это ясно как день. Чем вы сейчас занимаетесь, молодой человек?

— По всей видимости, крадет зонты, — ответил Диктатор. — Я вижу, он опирается на ваш зонт.

Да как он смеет! Нахал! Сейчас я ему докажу… и вдруг меня будто огрели по лицу носком, в который натолкали мокрого песку: я сообразил, что обвиняет он меня не без оснований.

Понимаете, я вспомнил, что выходил из дома без зонта, и вот поди ж ты — стою сейчас перед ними, опираясь на ручку зонта, всякий подтвердит, что это именно зонт, а не что-то другое. Не могу постичь, что побудило меня взять зонт, который был прислонен к стулу работы семнадцатого века, разве что первобытный инстинкт, влекущий человека без зонта к первому попавшемуся на глаза зонту: так цветок тянется к солнцу.

Следовало принести извинения, как подобает мужчине. И я их принес, возвращая этот окаянный предмет владельцу:

— Простите, сам не понимаю, как это произошло.

Папаша Бассет сказал, что он тоже не понимает, более того, он смертельно огорчен. После такого разочарования не хочется жить.

Диктатор счел своим долгом подлить масла в огонь: он предложил позвать полицию, и глаза у старикашки Бассета так и загорелись. Позвать полицию! Что может быть любезней сердцу мирового судьи? Он весь подобрался, как тигр, почуявший запах крови. И все же сокрушенно покачал головой:

— Нет, Родерик, не могу. Ведь сегодня самый счастливый день в моей жизни.

Диктатор скривил губы, явно желая сказать, что день станет еще счастливей, если арестуешь жулика.

— Да послушайте наконец, — пролепетал я, — это чистейшее недоразумение.

— Ха! — возгласил Диктатор.

— Я подумал, что это мой зонт.

— Вот в этом-то и состоит ваша беда, молодой человек, — изрек папаша Бассет. — Вы совершенно не способны уразуметь разницу между meum[2] и tuum.[3] Так и быть, на сей раз я отпущу вас с миром, но советую вести себя очень осмотрительно. Идемте, Родерик.

Они потопали прочь, но в дверях Диктатор еще раз смерил меня взглядом и снова издал свое «Ха!».