В войске чэнсяна было много телег с широким настилом из крепких досок, окованных железом. Останавливаясь на ночь, телеги опрокидывали, сцепливали одну с другой железными крючьями, получалась прочная стена, ее не взять в конном строю, не пробить стрелами, не разметать голыми руками.

И колеса телег окованы железом. Такие колеса выдержат любую дорогу. И где только они берут столько железа?

Но заметил Тэмуджин и другое. Китайские луки были много слабее монгольских, и владели ими воины не очень искусно. На лошадях держались тоже хуже, чем монголы, гораздо увереннее чувствовали они себя на земле.

Чэнсян, радушно улыбаясь, показывал им все, что они хотели видеть.

Тогорил ничему не удивлялся. Он бывал в Чжунду и видел там многое. Чэнсян, кажется, задетый его равнодушием, велел подогнать настоящую диковинку повозку, показывающую на юг. В нее были впряжены две лошади. Короткий широкий короб был расписан изображениями птиц с ярким оперением, над ним возвышался шест с деревянным человечком на верхушке. Правая рука человечка вытянута вперед, на полдень. Повозка тронулась, круто повернулась, но рука человечка все так же указывала на полдень. Повозка поворачивалась вправо, влево, крутилась на месте, но человечек, чуть подрагивая, упорно держал руку в одном направлении. Тут даже Тогорил удивился. А Тэмуджин подошел к повозке, заглянул в короб. Может быть, спрятали человека и дурачат их…

Но короб был пуст, в нем видны были лишь какие-то зубчатые колеса.

Заглянул под короб. И там ничего.

– Это божественная воля императора указывает нам путь к нему, напыщенно сказал чэнсян. – Пусть померкнут звезды и солнце, кромешная тьма спустится на землю, но мы, следуя за повозкой, не собьемся с пути.

Довольный, что удалось так поразить монголов, чэнсян пригласил Тогорила и Тэмуджина на обед в свой дворец на колесах. На этот раз обедали вчетвером, из многочисленной свиты чэнсян оставил только одного сановника, рыхлолицего человека с холеными руками. Держался сановник независимо, даже высокомерно, а чэнсян почему-то не замечал этого. Был здесь и переводчик.

Он сидел за отдельным пустым столом и все время пялил глаза на Тэмуджина.

Бесшумные, молчаливые слуги меняли на столике блюда с неизвестными Тэмуджину яствами, подливали приятно кисловатое, освежающее вино в маленькие фарфоровые чашечки. Тэмуджин мало ел, почти не пил. Кто знает, что на уме у этих позолоченных слуг золотого сына неба. Очень уж хитроумный народ.

Чэнсян и сановник что-то долго втолковывали переводчику. Чужая речь звучала непривычно и смешно.

– Они говорят, – начал переводчик, – вы хорошо послужили нашему императору. От его имени они жалуют вождя кэрэитов высоким титулом вана, а тебя, молодой предводитель храбрых воинов, чэнсян от своего имени жалует титулом джаутхури.

Настороженным умом Тэмуджин уловил в этой любезной речи два острых укола. Один был направлен и против него, и против Тогорила – их не называли ханами, другой против него одного – титул Тогорилу жалован от имени императора, а ему от имени этого старикашки. Наверное, и разница в титулах великая. На всякий случай спросил у переводчика, что означают эти титулы.

– Ван – это князь, правитель, джаутхури – нойон, военачальник против бунтовщиков.

– Скажи им: мы – ханы!

Выслушав переводчика, чэнсян и сановник снисходительно заулыбались.

Сановник начал что-то говорить, и его улыбка становилась надменной, холодной, щеки пухлого лица отвердели.

– Он говорит, – начал переводчик неуверенно, будто затрудняясь в подборе слов, – что как на небе светит одно солнце, давая тепло всему живому, так и на земле священная особа хуанди своим благодеянием озаряет пути идущих. Без солнечного света не вырастет и травинка, без соизволения императора никто на земле не может стать выше других.