Когда со стороны Багам резво двинулся ураган Эндрю, Джеррольд понял – вот оно.

И сказал сыну, которого это как-то не волновало: «Мы будем стоять бок о бок в храме и выстоим, пусть он будет разрушен, и тогда они узрят».

Тут Ридженс мигом запарился, потому что если он правильно понял папашину тираду, ураган они будут пережидать в церкви, слепленной из фанеры и ржавых гвоздей, пока остальные к черту эвакуируются из Доджа.

«Да ну на хер», – подумал Ридженс.

И напал на отца.

По крайней мере, попытался. Ридженс был здоровяком, но Джеррольд – крупнее. Сын успел разок неплохо врезать, а потом папаша-проповедник вырубил его Библией короля Якова.

Очнулся Ридженс на алтаре. Вокруг бушевал Армагеддон, а над, собственно, алтарем стоял полоумный папаша – голый – и взывал к Господу, мол, дай мне знак.

«Знак? – подумал Ридженс. – Какой на хер знак? Кто-то тут кого-то наебывает».

И на кой ляд батя вообще жопой светит?

Все это не имело для Ридженса ни грамма смысла, однако он знал, что подступающий ураган, который выворачивал мир наизнанку, уж точно отправит их обоих на тот свет, каким бы он ни был. И если мысль о рае и могла послужить кому-то утешением, пока Эндрю распаковывал над ними церковь, раздирая ее на зубочистки, Ридженс почти мечтал, чтобы вся эта штука с раем оказалась фуфлом, просто ради последней мысли его папаши из серии: «О, черт. Я был неправ».

Новый порыв урагана Эндрю ударил по отцу и сыну, пробив пол и отправив обоих в подвал, там они и лежали, усыпанные обломками и пытавшиеся отдышаться, пока над ними бушевала ярость природы. Чудесным образом оба Хука выжили.

По крайней мере, на тот момент.

Первым пришел в себя Ридженс. Он стоял над отцом, раздумывая: «А может, папаша таки был прав. Может, Иисус нас уберег».

А потом Джеррольд Хук открыл глаза и сказал: «Ридженс. Как жаль, что тебя не забрал Господь, чтобы мое спасение стало еще более чудесным. Да и от безнадежной личности средь паствы бы избавился».

Ридженс взял обломок доски, всадил отцу в сердце, как вампиру, а потом лег рядом на земляной пол дожидаться помощи.

Именно тогда, под небом, которое рвалось на части, Ридженс усвоил, что сквозь самые большие тучи пробиваются ярчайшие лучи света – если тело готово извлечь из хаоса выгоду.

«У меня дар», – осознал Ридженс. И дар этот – не обосраться, когда весь мир в истерике. Годами позже инструктор в Ираке бросил цитату, точно уловив суть: «О, если ты спокоен, не растерян, когда теряют головы вокруг…»[2].

Продолжение старого английского стиха не то чтобы подходило целям Ридженса, потому он взял нужную часть и закончил следующим образом: «Если ты спокоен, не растерян, когда теряют головы вокруг, то можно сделать большие деньги».

Но этой ночью в байу реки, когда его мощное тело сгруппировалось в шести футах под водой, а на голову летел его собственный катер, Ридженс Хук понимал, что на кону стоит не только бабло. Травмы юности преподнесли ему дар хладнокровия, которым он воспользовался, чтобы рвануть от греха подальше. Во всяком случае, от этого конкретно. В греховном меню той ночью была масса блюд, например, водяной щитомордник, которому Хук чуть не засадил кулаком в пасть, выбираясь на берег, или двенадцатифутовый аллигатор, ошарашенный внезапным пробуждением и жаждущий укусить чью-нибудь задницу, но слишком окосевший, чтобы поймать констебля в фокус. И, в довершение всего, когда Ридженс Хук выволок себя из вспененной жижи, он встретился нос к носу с кабаном, который, лишь взглянув на его смертоубийственное выражение лица, решил отвести красные глаза и попятиться.