Да, подумал он в тысячный раз, ему очень нравилось здесь. Возможно, это противоречило его принципам и строгим нравам давно утраченной религиозности, но библиотека Сирса – как, пожалуй, и весь его прекрасный дом – была уголком, где мужчина чувствовал себя свободным. Однако Стелла без сомнений дала понять, что в таком месте и женщина может чувствовать себя свободной. Порой она вела себя в доме Сирса, как в своем собственном, и Сирс ей это позволял. И именно Стелла во время одной из встреч (двенадцать лет назад она зашла в библиотеку с видом, будто ведет за собой взвод архитекторов) дала название их обществу. «А, вот вы где, – сказала тогда она. – Ну, прямо Клуб Фантазеров. Вы отнимете у меня мужа на целую ночь, Сирс? А вы, ребята, еще не устали от своих сказок?» Пожалуй, именно Стелла, думал он, своей неувядаемой энергичностью, проницательностью и поддразниванием уберегала его от старости, что сломила Джона Джеффри. Их старый друг Джон считался «старым», несмотря на то, что был на полгода моложе Готорна, на год – Сирса и всего лишь на пять лет старше Льюиса, самого младшего члена Клуба.

Льюис Бенедикт, по слухам – виновник гибели своей жены, сидел прямо напротив Рики и казался воплощением прекрасного здоровья. Время состарило их всех, применяя закон вычитания, Льюис же только приобретал. В молодости он был другим, а сейчас очень походил на Кери Гранта. Подбородок его не был дряблым и отвисшим, и волосы не выпадали. Он стал почти до нелепости красив. В этот вечер он не блистал безмятежным остроумием, а на его лице застыло ожидание. Как правило, лучшие истории рассказывались именно здесь, в доме Сирса.

– Кого поджарим сегодня? – спросил Льюис исключительно из вежливости, так как все знали правила Клуба: приходить только в смокингах (потому что тридцать лет назад эта идея понравилась Сирсу); никогда не выпивать помногу (теперь они были уже слишком стары для этого); никогда не пытаться выяснить, правдива ли рассказанная история (потому что даже самая наглая ложь являлась в каком-то смысле правдой), и, хотя истории рассказывались по кругу, никогда не настаивать, если кто-то оказывался не готов к рассказу.

Готорн уже приготовился исповедаться, когда его прервал Джон Джеффри:

– Я все думаю… – проговорил он под инквизиторскими взглядами. – Нет, я знаю, что не мой черед. Но я вспомнил, что через две недели годовщина смерти Эдварда. Сегодня он был бы с нами, если б я тогда не настоял на этой чертовой вечеринке.

– Прошу тебя, Джон, – сказал Рики. Он не любил смотреть в его лицо, когда на нем так ясно отражались чувства. Его кожа выглядела так, словно можно было проткнуть ее карандашом и не увидеть крови. – Все мы считаем, что ты не должен винить себя в случившемся.

– Да, но это произошло в моем доме, – настаивал Джеффри.

– Успокойся, док, – сказал Льюис. – Это только навредит тебе.

– Это мне решать.

– В таком случае это навредит всем присутствующим, – сказал Льюис с мягким юмором. – Мы все помним эту дату. Как такое забудешь?

– Так что же делать? Вам не кажется, что вы делаете вид, будто ничего не произошло, будто все в порядке вещей? Если так, то разрешите вам сообщить, что я этого не допущу.

Он поверг их в молчаливое изумление; даже Рики не мог придумать, что сказать на это. Лицо Джеффри было серым.

– Нет, – продолжил он. – Ни черта подобного! Вы все прекрасно знаете, что с нами происходит. Мы сидим тут и болтаем, как стая вампиров. Милли с трудом терпит нас в этом доме. А ведь мы не всегда были такими: мы говорили обо всем. Мы развлекались – и было весело. А теперь нет. Мы все напуганы. Но я не уверен, что кто-либо из вас признается в этом. Да, минул год, и я это делаю первым.

– Я не уверен, что я напуган, – сказал Льюис. Он отпил виски и улыбнулся Джеффри.

– Ты просто сомневаешься, – оборвал его доктор.