Я тогда еще не знала, что Эйми была беременна Карой, вторым своим ребенком. Вероятно, она и сама еще не знала. Мне было очевидно, что вся картина нелепа, а розовощекие младенцы отвратительны особенно, но, глянув на ее лицо, я поняла, что Эйми не шутит. И что же такое эти младенцы, помню, думала я, если они вот такое делают с женщинами? У них есть власть перепрограммировать своих матерей? Превращать матерей в таких женщин, кого не признали бы даже их собственные самости помоложе? Мысль эта меня испугала. Я сдержалась до того, что лишь похвалила красоту ее сына Джея в сравнении с этими ангелочками, не слишком убедительно или связно, благодаря траве, и Эйми, нахмурившись, повернулась ко мне.

– Ты детей не хочешь, так? Или только думаешь, что не хочешь.

– О, я знаю, что их не хочу.

Она погладила меня по макушке, как будто между нами было не двенадцать лет разницы, а сорок.

– Тебе сколько? Двадцать три? Все меняется. Я была точно такой же.

– Нет, я это всегда знала. Еще с раннего детства. Материнство – это не для меня. Никогда их не хотела и не захочу. Я видела, что происходит из-за них с моей матерью.

– Что же с ней из-за них произошло?

Если спрашивают так в лоб, поневоле задумаешься над ответом по-настоящему.

– Она была молодой мамашей, затем – матерью-одиночкой. Чего-то хотела, но не могла, в то время еще, – она попалась в ловушку. Ей приходилось сражаться за хоть какое-то время для себя.

Эйми уперла руку в бок и приняла педантичный вид.

– Ну, и я мать-одиночка. И могу тебя уверить, мой ребенок не мешает мне делать ни хрена. Он мне сейчас, блядь, как вдохновение, если по правде хочешь знать. Придает равновесие – это уж точно, но тебе просто нужно хорошенько такого захотеть.

Я подумала о няньке с Ямайки, Эстелль, которая каждое утро впускала меня в дом к Эйми, а затем скрывалась в детской. То, что между положением моей матери и ее собственным может быть какое-то практическое различие, Эйми, кажется, в голову не приходило, и это стало мне одним из ранних уроков того, как можно рассматривать разницу между людьми – никогда не структурную или экономическую, а всегда сущностную разницу в личностях. Я глянула на румянец у нее на щеках, на то, где у меня руки – впереди, словно у политика, что-то подчеркивающего, – и осознала, что наша дискуссия быстро стала до странности жаркой, ни она, ни я такого на самом деле не хотели, как будто само это слово, «младенец», было для нас каким-то катализатором. Я убрала руки за спину и улыбнулась.

– Это просто не для меня.